Колум Маккэнн - Танцовщик

Утром рабочие сцены обнаружили меня спящим на оставленном ими брезенте. Принесли мне капучино и круассан. Я снова репетировал и таки нащупал характер. И на втором представлении танцевал так, что у самого волосы дыбом встали.

Марго ждала меня в вестибюле. С конвертом в руке. Уже по лицу ее было понятно — что-то случилось. Консьерж смотрел в сторону, притворялся занятым. Очевидно, новость поступила раньше, телеграфом. Я было решил, что дело в Тито. Однако Марго сказала сквозь слезы: «Твой отец».

Говорил по телефону с мамой, горе мешало ей находить слова. Позже: Рахманинов, 1 и 2 фортепьянные концерты; Зандерлинг и Ленинградский филармонический вернули меня в прежние дни. Отец — ботинки начищены, чисто выбритый, плащ висит на проволочных плечиках, грязь под ногтями. Эрик отменил Нью-Йорк.

Главная печаль: отец ни разу не видел, как я танцую.

Я сказал Гиллиан и Эрику: не будет ни горя, ни потоков слез. Мы открыли бутылку шампанского и выпили.

Читал Солженицына, в переводе, на одной странице — недолгий проблеск света. И вдруг — ошеломившее меня желание воскресить отца. (Лежащее в кармане письмо Тамары ощущается мной, как рана.)

У миланского кафе «Фило» юноша пел арию, которой я ни разу не слышал. Эрик спросил, что это, но юноша пожал плечами, сказал, что не знает, и продолжал выгружать из машины хлеб. Однако, взглянув мне в лицо, замер, а потом побежал за мной по улице, выкрикивая мое имя, и вручил свежий каравай. Эрик скормил хлеб голубям на площади, отпихивая их ногами, когда они подбирались слишком близко к нему.

Щедрость Марго ко всем и каждому — кроме самой себя — поразительна. Разумеется, это высшее проявление ее доброты. Хлопоты с Тито страшно утомили ее. Тем не менее она ухитрилась собрать посылку для мамы и Тамары. (Меня пришибла мысль, что отцу ничего больше посылать не придется.) Меня она спросила только, какого цвета шарфы выбрать. Пришлось вспомнить, как они выглядят, особенно мама. Фотографии у меня стародавние.

Марго сама упаковала вещи, посылка пойдет через финское посольство.

На столе между окном и кроватью с пологом на четырех столбах стоит ваза с белыми лилиями. Море светится редкостной синевой. В окно задувает порывами свежий, прохладный ветер. Руди предугадал все ее желания: вид на океан, простыни, постиранные в лавандовой воде, горячий чай по утрам и полевые цветы на подносе. И комнату он ей отвел с окнами, глядящими на восток, зная, что Марго по душе любоваться восходом солнца.

Вчера после полудня он специально для нее выписал с материка рояль. Вертолет прорезал синий простор небес и описал над островом два круга, выясняя поведение ветров. Подвешенный на тросах рояль, казалось, летел сам по себе. В ожидании его теннисный корт застелили мягкими матами, так что посадку инструмент совершил мягкую. Для того чтобы помочь ему встать на место, были наняты семеро островитян. Руди сам поймал его за одну из ножек, — Марго улыбнулась, представив, что рояль — это она, а Руди держит ее высоко в воздухе. Затея была сумасшедшая, инструмент ничего не стоило доставить по воде, но Руди захотел получить его мгновенно и слушать Марго не стал. Поначалу она, что случалось с ней редко, слегка рассердилась — все же такие траты, — но затем с удивлением обнаружила, что ее охватывает пронзительное чувство восторга.

Руди был в рубашке с короткими рукавами. Он сильнее, чем те островитяне. Созданный винтами вертолета поток воздуха срывал с них фуражки. Потом Руди заплатил им и отпустил взмахом руки. Сам настроил инструмент и играл на нем до поздней ночи. Уже лежа в постели, Марго слышала, как плывут по воздуху ноты — высокие, сладкозвучные. И думала, что постоянно вести такую жизнь было бы нестерпимо, что она драгоценна именно своей необычностью.

Ее пугала мысль о том, что ей сорок пять, а ему всего двадцать шесть и жизнь его пролетит так быстро. Иногда ей казалось, что она различает в движениях Руди всю историю татарской властности. А в другие времена — когда они гуляли по пляжу, придумывали танец, оттачивали поддержку — Руди подчинялся ей во всем, как-никак опытностью она весьма и весьма превосходила его.

Она видела в окне рояль, стоявший посреди теннисного корта под покрытым каплями росы полотнищем пластика. Придется попозже пожурить Руди, упросить занести инструмент в дом, но сейчас это зрелище поражало ее сказочностью, неразделимостью — рояль и смятая теннисная сетка под его полированными ножками.