Григорий Котилетов - Хроника Беловодья

Португалов подумывал договориться с фабричными, чтоб в лаборатории поставили караул, однако с одной стороны, он неясно представлял, какие доводы следует ему привести, для того, чтобы его просьба выглядела убедительной. С другой — невыносима была мысль о постоянном присутствии посторонних людей во время работы. Кроме того, было и еще одно соображение.

На фабрике Португалова, конечно, уважали, однако среди городских обывателей за ним прочно утвердилась репутация помешанного. Впечатление от его бедственного возвращения было слишком сильным. Два революционных года не смогли выбить из крепких щигровских голов прежних понятий о приличиях. Профессор представил, какие разговоры пойдут по округе, когда станет известно о чудесах, происходящих в подвале, а что чудеса будут, он не сомневался, и отказался от своей мысли. Оставалось уповать только на себя и на свое везение. Да еще на Васю Залепухина.

Поэтому, когда в лабораторию были протянуты провода с электростанции, и все было готово к началу работ, Португалов еще две недели медлил. За это время он со своим юным помощником собрал кирпичи, в изобилии валящиеся вокруг и мирно заплывавшие землей. Выковыривая их из глинистого грунта Вася все удивлялся, почему местные не пустили их в дело. Загадку разъяснил монтер Коля Перецветов. Оказывается, место это с незапамятных времен почиталось за нехорошее. И ни один из жителей соседних домов не рисковал тут появляться после наступления темноты. Потому и брать ничего отсюда не решались, чтобы не навести порчу на свой дом. Это суеверие вполне устраивало Португалова, однако в рассказе монтера его заинтересовали некоторые детали. Так Коля называл имена людей, которые пропали тут бесследно, при чем клялся, что двоих из них знал лично. А один, Минька Лазечник, сгинул, буквально, у него на глазах. Случилось это лет десять назад, когда Коля был еще сопливым пацаном. Они заигрались на берегу до сумерек и уже собрались было возвращаться домой, как Миньке взбрела блажь забежать за башню И все. Словно растворился. Его искали, но так и не нашли. В конце концов, решили, что мальчонка оступился с обрыва и утонул. Коля и сейчас был уверен, что этого не могло быть. — Ну, как бы он мимо меня проскочил? Это ведь я на обрыве стоял. Да кто меня тогда слушал. А хоть бы и слушали, все равно, ведь вокруг башни и внутри все обыскали. У-у-у, любили его родители. Так-то за ним убивались. Три дня по реке невод таскали. Да где уж там.

Португалов спросил, а не помнит ли Коля чего-нибудь необычного, сопутствовавшего исчезновению дружка.

— Было. — твердо сказал Коля. — Было. Поверишь ли, Мечислав Янович, свет был. Знаешь, так словно где дверь приоткрыли и полоска света из-под нее, шире, шире. А потом, раз, и сошла на нет, словно прихлопнули. Только если это дверь была, то уж больно большая.

— Свет какой? Как от прожектора? — спросил Португалов.

— Нет, тусклый такой, вроде как зеленоватый, и не так, чтоб от лампочки, а просто, у башни посветлело, потом шире, шире, и до самого берега.

Профессор долго бродил с Колей по развалинам, но ничего нового от него больше не услышал. После этого разговора он выпросил себе командировку в Утятин, сославшись на нехватку каких-то необходимых для нормальной работы динамо-машины деталей. И там, после долгих поисков, нашел историка Кондакова, того самого, который доказал, что природное название щигровцев — щигровитяне. По сравнению со Щигровым в губернском городе было голодно. Так что Португалов не раз похвалил себя за предусмотрительность, заставившую его захватить с собой ржаной каравай, выпеченный на фабричной пекарне, и бутылку самогона. В отдельном полотняном мешочке у него были огурцы и помидоры, таинственным путем добытые Васей Залепухиным, которого Португалов взял с собой, для расширения кругозора и в награду за отличную работу. Кондаков гостинцам обрадовался, но еще больше обрадовался тому, что его знания кому-то понадобились. И не кому-то, а настоящему ученому, продолжавшему свою славную деятельность на благо России, несмотря на разруху, голод, холод… Вообще, историк выражался довольно витиевато. Жил он в ветхом флигеле, стоящем во дворе губнаркомпроса. Португалов не был уверен, что правильно запомнил название этого учереждения. А Вася, по живости характера, безбожно перевирал любое незнакомое слово, длиннее семи букв, так что в его интерпретации, название это звучало, как имя какого-то ассирийского военноначальника, и всякий раз по-новому.