Норман Льюис - День лисицы

— Сейчас пройдет, — отвечал Молина. — Через несколько минут я совсем приду в себя.

— В таком случае давайте прибавим шагу, — предложил Виланова. — Если даже, пренебрегая собственным достоинством, я захочу пробежать последние пятьдесят метров, не уверен, что мне это удастся.

Свернувшая тропинка привела их к полуразрушенным постройкам, возле которых возвышались небольшими желтыми вулканами два стога сена, увенчанные ночными горшками, — скудная доля урожая, причитающаяся арендатору. Сразу за ними поднималась отвесная изогнутая стена, сложенная из обломков скалы, на которой и стоял дом: цемент, соединявший глыбы камней, был похож на слои крема в торте, а выше, метрах в десяти над землей, темнело недремлющее око единственного окошка, заключенного в ободок белой рамы.

Дон Федерико приостановился, чтобы перевести дух.

— В последний раз из-за недоплаты каких-то церковных сборов этот замок осаждал епископ, — сказал Виланова немного назидательно. — Пушка, которую подвезли на корабле, упала при разгрузке в море. Говорят, она и по сей день лежит там. В те дни нападением угрожали либо чужеземцы, либо церковь. Только недавно главной угрозой стало собственное государство.

Они пошли дальше, и дон Федерико поддерживал Молину под руку.

— Еще несколько метров. Кажется, мы добрались вовремя.

Они вошли в замок через двустворчатые огромные ворота, одна створка которых была приоткрыта.

— Боюсь, что без вашей помощи мне их не закрыть, — сказал дон Федерико. — У моего отца желание жить в безопасности было прямо-таки манией. Дубовые ворота в шесть дюймов толщиной казались ему ненадежными, и он приказал оковать их железом. А потому человеку, не обладающему сверхъестественной силой, их просто не сдвинуть с места.

Прямо у них над головой гулко прозвучали по каменному полу быстрые шаги, и они увидели закутанную в черное Марию; обойдя безголовых каменных львов, украшавших галерею, она спустилась по открытой лестнице во двор. Дон Федерико крикнул ей:

— Помогите нам задвинуть засовы, дорогая! Мне все кажется, для этого можно было бы придумать какой-нибудь нехитрый механизм.

Спустившись по лестнице, Мария окинула еле державшегося на ногах Молину быстрым испытующим взглядом.

— Что вы еще придумали? — обратилась она к дону Федерико.

— Насколько я помню, у вас была где-то бутылка отличного коньяка? — спросил Виланова. — Это мой старый друг. Как видите, он промок до нитки и совсем обессилел. И потом, мы собираемся кое-что отпраздновать.

— А позвольте узнать, что именно? — спросила Мария, с неприязнью глядя на Молину — так могла бы смотреть женщина, чей муж испортил семейное торжество, притащив с собой домой какого-то забулдыгу.

— День лисицы.

— Чей, говорите, день?

— Лисицы, — отвечал Виланова, — всяких лисиц, самых разнообразных. Ушел домой Росас? Ну и бог с ним!

— Что-то вы чудите, — сказала она.

— Я имею на это право. Я сейчас в состоянии нервной экзальтации. Ведь у меня как-никак отнимают мое поместье. — Он повернулся к Молине. — Вы, возможно, заметили примыкающую к дому башню. Лет сорок назад я еще вполне бы мог забраться наверх с ружьем и уложить наудачу несколько человек… Хорошо, что я уже стар, потому что когда-то я был метким стрелком и, конечно, кого-нибудь бы убил, да только не тех, кого надо. Ведь тех, кого надо, пулей не достанешь!

— Но они же гонятся за мной, а не за вами, — сказал Молина.

— Да, конечно, — согласился дон Федерико. — Но я хочу как-нибудь помочь вам. Потому мы и пришли сюда. Только как? В этом весь вопрос.

— Мне бы только какое-нибудь оружие, — вымученно сказал Молина. И в эту минуту они услыхали за воротами топот ног. Сморщившись и поманив Молину, дон Федерико пересек двор и через открытую дверь ввел его в напоминавшую келью комнату, где стояли лишь грубо сколоченный стол и несколько стульев да на стене висела картина, изображавшая распятие Христа. Мария принесла коньяк и две рюмки. Она поставила их на стол и застыла, не сводя глаз с Молины. Каждая черточка ее лица дышала негодованием.

— Принесите еще одну рюмку, — сказал ей дон Федерико. — Я хочу, чтоб и вы выпили с нами. Случай совсем особый. — И он обратился к Молине: — Вы что-то говорили об оружии… Правильно ли я понял, что вы все-таки решили покончить с собой?

— Совершенно правильно, — кивнул Молина.

— Не смею вас удерживать. Это было бы противно чести. — Он поднял свою рюмку. — Да здравствует то, за что бы вы там ни боролись. И да не будет у наших врагов ни капли хорошего коньяка, чтобы поднять дух, когда придет их черед.