Норман Льюис - От руки брата его

Он подумал о Броне, и некое странное подозрение, которое он раньше поспешно заглушал и старался выкинуть из памяти, едва оно шевельнется в глубине души, сейчас казалось ему омерзительной реальностью. Конечно же, подумал Ивен, Брон не сын своего отца, его породил ненавистный доктор Гриффитс. Память, уже не сдерживаемая внутренней цензурой, вмиг подкинула ему сотню случаев, подтверждающих эту истину: признаки близости между матерью и доктором, которые Ивен еще мальчишкой чувствовал или подмечал, жесты, которыми украдкой обменивалась эта пара, необъяснимые приступы рыданий у отца; а однажды он видел, как доктор Гриффитс, выходя из комнаты матери, оправлял вопиющий беспорядок в костюме. Примерно в то время был зачат Брон.

Внешнее сходство между Броном и Гриффитсом, которого Ивен раньше старался не замечать, сейчас ошеломило его. Брон — копия старого доктора, только помоложе, он двойник того Гриффитса, какого видел однажды Ивен на фотографии тех времен, когда Гриффитс служил врачом в одном из госпиталей Багора. Брон весь в доктора не только лицом и фигурой, он унаследовал даже его манеру ходить враскачку, неподвижно смотреть в пространство выпуклыми гриффитсовскими глазами и даже привычку задумавшись потирать ноздрю большим пальцем — он словно нарочно всячески старался подтвердить столь долго скрываемую правду о том, чей он сын.

Застарелая ненависть к Гриффитсу слилась в Ивене с ненавистью к Брону. Брон — второй Гриффитс, рожденный матерью на его, Ивена, погибель. И сейчас, когда Ивен дрожит от холода, с головы до ног в грязи, едва не утонувший и бесконечно несчастный, Брон Оуэн, он же Гриффитс, оскверняет его жену, как когда-то доктор Гриффитс осквернил мать, которую Ивен так мучительно любил. Лоно женщины, не принявшее его семени, будет оплодотворено Броном, оно даст жизнь гнусному отродью, точному подобию Брона и Гриффитса. Да, Гриффитс отомстит Ивену полной мерой. И такая ненависть бушевала сейчас в Ивене, что он вдруг успокоился, словно от сильного тонизирующего лекарства.

В эту первую ночь, запершись в задней спальне. Кэти до рассвета лежала без сна. Потом, беспокойно продремав какой-нибудь час, поднялась, оделась и уложила в чемодан все, что понадобится ей, когда она вернется к независимой жизни работающей женщины. Прирожденная покорность судьбе взяла свое. Защитный панцирь этот не давал Кэти слишком уж горевать из-за того, что она утратила. Пять лет, проведенных на «Новой мельнице», нельзя было назвать несчастливыми, но и предшествующие годы, когда она делила с подругой комнатушку над булочной на задворках Бринарона, казались ей теперь ничуть не хуже, и она была готова вернуться к той прежней жизни.

Она приехала в Бринарон первым автобусом и до половины десятого ждала, пока откроется магазин «Парижские моды», где она работала до замужества. Потом снова ждала, пока наконец в четверть одиннадцатого не появилась особа, ведающая наймом служащих, тощая, чопорная, с непроницаемым лицом и подсиненными волосами.

Кэти протянула ей рекомендацию, которую получила перед замужеством, уходя с работы — незадолго перед тем ее повысили, перевели на должность старшей продавщицы; начальница, взяв бумажку, не потрудилась скрыть удивления. С тех пор как Кэти здесь служила, магазин перешел в собственность более крупной фирмы. Должность старшей продавщицы упразднили. Ее заменили «консультанты», от которых требовалось не только умение продать товар. Претенденток на эту должность отбирал совет при главной конторе, после того как они заканчивали трехнедельные курсы, а на курсы направляли лишь одну из семи желающих. Кэти дали понять, что вряд ли она может рассчитывать на успех.

Потом Кэти попытала счастья в нескольких магазинах на людной Золотой миле, но всюду разговор кончался примерно одним и тем же не внушающим надежды заверением: «Мы внесем вас в список кандидаток и, может быть, в свое время пригласим». Кэти чувствовала, что никто не принимает ее всерьез. Хотя за пять лет, проведенных в Кросс-Хэндсе, цвет Хебронской общины разве что терпел ее присутствие, у нее все-таки пробудилось робкое чувство собственного достоинства, чувство собственной значимости, которое неведомо продавщицам второсортных бринаронских магазинов и никак там не поощряется.

На взгляд Кэти, Бринарон за эти годы сильно изменился к худшему. Исчезла былая веселость. Хорошеньких, живых, кокетливых девушек, что стояли тогда за прилавками, заменили надутые девчонки, которые еле двигались, словно волоча на ногах кандалы. Магазины, где она когда-то служила, стали меньше, тише, как-то потускнели. Жалкие их витрины требовалось подновить, давно не мытые стекла помутнели. Вечером, когда зажигались огни, было теперь куда меньше блеска. По главной улице не бродили теперь после работы задорные молодые люди, не пересмеивались с девушками. К восьми часам вечера на улицах Бринарона уже не было ни души.