Дженнифер Доннелли - Революция

Я думаю о том, как друзья Амадея развлекаются по ночам замысловатыми танцами и заумными беседами, прячась от мира, в котором медленно умирает беспомощный ребенок.

И я говорю им:

— Проблема не в таких, как Робеспьер или Марат. Проблема в таких, как мы с вами.

Все молчат.

— Ладно, пока, — говорю я и ухожу в темноту.

Возвращаясь назад к Амадею, я реву. Я обожгла руку — но реву я не от боли. Мне страшно, что ожог слишком серьезный и я не смогу больше играть на гитаре.

Последняя ракета сегодня почему-то никак не взлетала. Я ее выдернула, не обращая внимания на пламя, и сбросила вниз, пока она не взорвалась прямо передо мной.

Когда я сползла по скату конюшни, по улице уже бегали стражники. Чтобы забраться с ракетами наверх, мне пришлось лезть на дождевую бочку и карабкаться по сточной трубе. Спускаться оказалось проще: я просто съехала на заднице, а потом юркнула в конюшню и спряталась в одной из колясок. На сиденье лежала черная шкура, и я и накрылась ею, вжавшись в пол. Снаружи было темно, и шкура сливалась с тенями. Это, видимо, меня и спасло, потому что, когда стражники заглянули в окно коляски — я слышала, как они подходили, — они меня не заметили.

Я лежала так несколько часов. Рука пульсировала от боли, но я не смела пошевелиться и ушла только перед самым рассветом, когда стало ясно, что скоро придет конюх.

Амадей сидит за столом и что-то пишет. Когда я захожу, он поднимает взгляд и тут же замечает, что я держу правую руку за спиной.

— Как прошла ночь? — интересуется он.

— Волшебно, — отвечаю я, пожалуй, перебрав с жизнерадостностью тона.

— Стало быть, у тебя появился кавалер? И как?

— Лучше не бывает!

— Хорош собой?

— Ох, чувак, ты бы его видел.

— И, подозреваю, богат?

— Не то слово.

— А где он живет?

Пока я придумываю ответ, Амадей хватает меня за обожженное запястье, и я вскрикиваю от боли.

— Как странно. Если бы я не знал, что ты ходила на невинное свидание, — ей-богу, поклялся бы, что от тебя разит порохом. Наверное, твой кавалер — солдат? Нет?.. Тогда, должно быть, он торгует оружием! Тоже нет? Постой-постой, дай я угадаю… Ага, он делает фейерверки!

— Отпусти! — кричу я. — Отстань!

Он отпускает меня, но не отстает.

— Генерал Бонапарт — человек суровый, — продолжает он. — И, насколько мне известно, он фейерверки не жалует.

Я молчу и прижимаю к груди пылающую руку.

— Вижу, ты ищешь смерти, — произносит он. — И знаешь что? Раз ты ее так жаждешь, я устрою вам встречу.

И он снова хватает меня за руку. Я вою, но он тащит меня за дверь и вниз по лестнице, на улицу.

— Поторапливайся, — говорит он. — Это лучший театр во всем Париже. Мы должны занять места в первом ряду!

— Амадей, пожалуйста, отпусти меня.

— И не подумаю, — отвечает он, дергая меня за собой.

— Куда мы идем? — жалобно спрашиваю я.

— На плас дю Трон, — отвечает Амадей и внезапно останавливается. — О, слышишь? Вступительная увертюра.

Я не слышу ничего, кроме криков.

— Осталось немного. Идем же.

Я иду — а что делать, когда он держит меня мертвой хваткой.

Мы поднимаемся по рю Шарло и минуем Тампль. Кругом полно людей в каком-то праздничном настроении. Они смеются, обнимаются, распевают песни. Амадей протискивается сквозь толпу, мимо мальчишек с газетами и девчонок, продающих пирожные. Мы почти вышли на площадь, но я по-прежнему не понимаю, зачем все собрались.

Он затаскивает меня в дверь под вывеской «У Дюваля». Кажется, это какая-то харчевня.

— Я знаком с хозяином, — говорит он. — Всего за франк он пустит нас на крышу.

Мы поднимаемся на чердак. Амадей тащит меня за собой к слуховому окну. Мы выбираемся на крышу, и тут я вижу, зачем он привел меня и ради чего собралась такая толпа. В центре площади стоит гильотина.

— Черт побери, нет, — выдыхаю я.

Он улыбается и хлопает меня по спине.

— Черт побери, да! — возражает он. — Ты уже видела лезвие за работой? Кто этого не видел, в самом деле. Но мало кто подбирается так близко. С крыши Дюваля — лучший вид на это действо. За такое не жалко выложить несколько монет.

Толпа начинает реветь.

На площадь въезжает повозка. Она движется медленно, потому что люди не спешат расступаться. Они нарочно стоят на дороге, чтобы бросать грязью в осужденных. Толпа глумится над ними, осыпает их проклятьями и угрозами. Стражники даже не пытаются остановить издевательства.

— Там Фукье-Тенвиль, — поясняет Амадей. — По его приказу тысячи людей отправились на гильотину. Теперь его очередь. Он и его приспешники никого не щадили — и им тоже пощады не будет.