Нэнси Хьюстон - Обожание

Я почувствовала себя полным ничтожеством.

ЭЛЬКЕ

Признаюсь, ваша честь, я ничего не знала о том, что происходило в тот вечер между Франком и Фионой. И не только в тот… Но мы вообще многого не знаем… Скажите мне, сами-то вы в курсе всех проблем, маний и душевных горестей ваших близких?.. Одни дураки верят во всезнайство. Разве стать умным не значит признать свое невежество? Поскольку мы призваны говорить здесь правду, заявляю: в тот вечер, после прогулки по кладбищу, у меня было одно-единственное желание — заняться с Космо любовью.

И попрошу без гнусного хихиканья. Я не больная, и Космо здоров, что бы там ни говорил Франк. Просто когда смотришь на смерть с близкого расстояния, изо всех сил цепляешься за жизнь, жаждешь той ее полноты и буйства, о которых говорила Глициния, потому-то на похороны и приносят цветы, они — органы размножения. Жизнь скоротечна, а смерть вечна, вот человек и пытается победить вечность мимолетностью, утопить эту пустоту без цвета и запаха — вечное небытие — в ярких сияющих красках и крепких ароматах жизни «здесь и сейчас»: секс, цветы, жадное желание, влажная кожа, щеки горят, пот, сперма, стук сердца, стоны и крики. Да, мы живы и кричим об этом: смотри, любовь моя, смотри, мы все еще живы!

Я однажды читала репортаж из вьетнамской деревни, которую уничтожили американские солдаты: рехнулись от страха и перебили мирных жителей. Женщина-репортер рассказала, что через несколько месяцев после трагедии большая группа журналистов отправилась во Вьетнам и им показали вскрытую могилу, куда сбросили сотни трупов мужчин, женщин и детей. Увидев весь этот кошмар, они прямо на краю разверстой могилы устроили настоящую оргию. Репортеша написала, что они делали это помимо своей воли: ужасающее свидетельство смертности человека пробудило в них немыслимый сексуальный голод, и они предались свальному греху. Как будто кричали в лицо смерти: Жизнь! Жизнь! Жизнь!

Я не сравниваю свое чувство со столь экстремальной ситуацией, ваша честь, и все-таки в тот вечер я очень сильно хотела Космо. Но дети были дома, и их присутствие было почти осязаемым — из-за болезни Фионы и невыносимого настроения Франка. Я люблю своих детей, ваша честь, Бог свидетель, как сильно я их люблю, но в тот вечер мне хотелось, чтобы они оказались у отца, в Верхних Альпах. Они не давали мне дышать. Ну вот, я это сказала. Дети перекрывали мне кислород.

К десяти я сделала для них и с ними все, что могла. Накачанная лекарствами Фиона дремала у себя в комнате. Франк поужинал. Он так явно осуждал меня и негодовал, что я не решилась зайти пожелать ему спокойной ночи. Если бы я только могла почитать ему на ночь! Но он больше не желал слушать сказки… Если бы он разрешил приласкать его… если бы мы устроили шурум-бурум, как когда-то (мы катались по ковру, как борцы вольного стиля, чем безумно раздражали Михаэля)… но он не хотел. Франк перестал быть ребенком — ему исполнилось одиннадцать. А в одиннадцать ты слишком большой для шумных игр с матерью.

Как должна вести себя мать с сыном-подростком, лишившимся отца? Как пробить стену молчания и коснуться его души? Как утешить мальчика, как вселить в него уверенность, если больше не можешь обнять его и прижать к груди, если он уворачивается даже от легкого поцелуя на ночь?

ЛАТИФА

Если меня снова не перебьют, скажу, что, когда мать принимает у себя любовника, она не наладит отношений с сыном. Я потрясена, ваша честь, тем, что узнала тут о поведении французских матерей. Эта Эльке и эта Вера, они ведь все портят, для меня и моих подруг такое немыслимо — мы носим наших мужей на руках, делаем все, чтобы поддержать семью, а они сами ее рушат, а потом удивляются! Мы с тяжелым сердцем наблюдали, как замыкаются в себе и угасают наши мужья, потому что здесь, во Франции, они не мужчины, а эти нарочно гонят своих мужчин! Да будь у Касима отец, он никогда не попал бы в тюрьму, так-то вот, я говорю чистую правду и, что бы ни сделал Касим, я люблю его также сильно, как ваша матушка любит вас. Матери любят своих сыновей, ваша честь. Но мальчик без отца — что твоя петарда с зажженным фитилем — неминуемо взорвется.

ЭЛЬКЕ

Да, Латифа. Нашим сыновьям на роду было написано сойтись. И они сошлись — на наше общее несчастье. Но в то время, о котором я говорю, они еще не были знакомы.

ЛАТИФА

Как это не знакомы? Вы же поклялись говорить правду, мадам! Ваш Франк не знает моего Касима?