Нэнси Хьюстон - Обожание

ИОНА

Это правда, ваша честь: не замечаю. Мне ничего не известно о желании, которое мужчины испытывают к женщинам, потому что в моей жизни есть только страсть мужчины к мужчине. Это началось в шесть лет, когда брат моего отца Арман впервые изнасиловал меня. Тогда я, конечно, не называл это изнасилованием, никаких слов не произносилось, было только само действие — невообразимое, немыслимое… И это при том, что я, как настоящий цыган, в свои шесть лет не был невинным ребенком, я с младенчества наблюдал, как совокупляются люди и животные, но все-таки не был готов к тому, что сделал мой молодой усатый дядя. Однажды, когда мы остались одни в кибитке, он внезапно совершенно переменился, заговорил со мной сильным, низким, вибрирующим, как струна соль моей скрипки, голосом, повернул меня спиной к себе, раздел и вошел в меня одним ударом. У меня в голове как будто петарда взорвалась. Потом Арман заставил меня поклясться, что я ничего не скажу отцу. Несмотря на обжигающую боль, я чувствовал волнение, мне льстило, что дядя выбрал меня для того могущественного и загадочного деяния, которое за несколько минут превратило его в другого человека…

Потом это вошло в привычку. Он приходил и насиловал меня — сегодня я называю то, что делал Арман, именно так. С шести до четырнадцати лет я сотни раз участвовал в инцесте, но молчал. На то было две причины, ваша честь, противоречивые причины, которые прекрасно уживались в моей голове: с одной стороны, раз это делал мой дядя — взрослый человек, член семьи, которому я доверял, значит, все нормально, но, с другой стороны, в этом было нечто ненормальное, тайное, запретное… и одновременно возбуждающее, не зря же Арман больше всего на свете боялся, что нас застукают.

Все рухнуло, когда я, достигнув совершеннолетия, понял, что Арман проделывает то же самое с Мари, моей маленькой кузиной. Я внезапно разочаровался, поняв, что дело не во мне, и сказал basta ! Я пригрозил Арману: не вздумай даже руку положить мне на затылок — сразу все расскажу отцу. Он знал, что папа тут же убьет его. Таборные цыгане — настоящие мачо и педиков ненавидят еще больше, чем горожан. Арман оставил меня в покое, у него не было выбора.

Вскоре я уехал, отбыл очень далеко, как говорит Сандрина, в музыку и гомосексуальность. Для меня желать мужчину было так же естественно, как играть на скрипке, этот яд проник в мою кровь в самом раннем возрасте, и мне было бы так же невозможно испытать страсть к женщине, как сесть за пианино. Но я не мог поступать, как Арман. Я хотел любить мужчин так, как любил скрипку, — и творить с ними невероятные вещи.

ФРАНК

Если бы я знал, что мне придется выслушивать сегодня в суде подобные мерзости, захватил бы с собой беруши.

А его мать? Где была Вера, когда ее маленького музыкального ангелочка насиловал похотливый дядя-цыган? В «Фонтане», конечно! Разгадывала кроссворды! Вот она, французская провинция! Понимаю, почему мой отец предпочел укрыться в тишине и уединении Альп…

САНДРИНА

С фруктовых деревьев облетают лепестки цветов, птицы несут яйца, Иона все лучше и лучше играет на скрипке, месяц проходит за месяцем, я познаю радости и трудности материнства, но не думаю, что вам это будет интересно, ваша честь. Удивительно, что секс интересует всех, а его результаты никого не трогают. Моему сыну Эжену всего два месяца, а я снова беременна, продолжаю работать, потому что нам не хватает зарплаты моего мужа Жана-Батиста — он потрошит кур на фабрике и ему четыре года не повышали зарплату. Я мотаюсь на своей старенькой малолитражке по округу, останавливаюсь перед наглухо задраенными домами, жду, когда откроются двери, распахнутся деревянные ставни, отдернутся шторы и за ними обнаружатся люди, даже в хорошую погоду сидящие в четырех стенах, как в тюрьме. Хрупкие, худенькие мальчики лежат на диванчиках перед телевизором, выживших из ума прапрабабушек привязывают к креслу, поворачивают лицом к стене и оставляют на целый день в одиночестве… День за днем я делаю уколы, перевязываю, даю советы, дую на воспаленные лбы, таская за собой обоих детей, одного в корзинке, другого — в животе. Я ужасно устаю, у меня отекают ноги, особенно лодыжки, но все это, конечно, слишком мелко для этого слушания, ваша честь, вам не терпится вернуться к Космо, и мои слоновьи ноги вас не интересуют, тридцатипятилетняя медсестра с отечными лодыжками не вызывает ни любопытства, ни вожделения, что ж, ладно, перейдем к фактам.