Петр Вайль - Слово в пути

Рыба же представлена лучше всего у фламандцев и голландцев XVII века. В ту эпоху богатейшими городами мира были сначала Антверпен, потом Амстердам. Благополучие и установка на процветающую частную жизнь отразились в живописи: рынки, лавки, натюрморты с едой. Монументальнее всех — Франс Снейдерс: скажем, его «Рыбная лавка» из Эрмитажа. Разгул плоти у Снейдерса таков, что, увидев его портрет, глазам своим не веришь: тонкое лицо с острой бородкой — Атос какой-то. Наверное, ничего не ел такого, что рисовал. Снейдерсу скорее подошел бы древнеримский натюрморт, хранящийся в Ватикане: на мозаичном полу изображены брошенные под стол объедки. Какой концепт! Зачем сберегать упавшее со стола — ясно: для «малых сих», для нищих и собак. К тому и призыв.

Не обойтись в галерее без устриц. Признанный афродизиак, они в живописи выполняют двойную роль: гастрономическую и эротическую. Как игрив и порочен взгляд «Девушки, поедающей устриц» Яна Стена из гаагского Маурицхейса.

И напротив, как степенна и добродетельна молодая «Молочница» Яна Вермеера из амстердамского Рийксмузеума. Понятно: молоко — символ материнства.

Из того же Амстердама можно взять «Едоков картофеля» Винсента Ван Гога. Картофель — традиционная эмблема бедности, что и наглядно.

Каждый продукт на протяжении веков оказался наделен символическим значением. Яйца — возрождение, чеснок — защита от зла, лук — покаяние, грибы — земные радости, трюфели — скрытый порок, фасоль — смирение, хлеб — гостеприимство… Насколько интереснее с этим знанием ходить по музеям.

XX век с его поп-артом додумался изображать консервы. Упакованная еда как знак общества потребления. Кажется, проще простого нарисовать банку консервированного супа Campbells , но поди до такой простоты додумайся. Поэтому и велик Энди Уорхол. Он у нас будет предпоследним в галерее.

Последним, завершающим, — сюрреалист XVI столетия, за четыре века до сюрреализма: Джузеппе Арчимбольдо, составлявший портреты людей из пищевых продуктов. Таков, например, его находящийся в Стокгольме портрет не кого- нибудь, а императора Священной Римской империи Рудольфа II — из овощей и фруктов. Любому хотелось бы предстать столь нарядным и аппетитным, только где ж этих арчимбольдов взять.

В такой галерее хорошо бы и поселиться, чтобы было чем занять воображение и ум в перерывах между завтраком, обедом и ужином.

Пресловутая, но реальная глобализация потихоньку подбирается к продуктовым рынкам. Как-то в Болдине на огромном осеннем базаре я обнаружил два ведра местных яблок, все остальное — апельсины, виноград, бананы и другие дары нижегородской земли, вот удивился бы Пушкин.

Однако в целом продовольственные ряды хранят еще гордое национальное своеобразие. Поэтому рынок — первое место, куда нужно идти в новом городе. Да и в знакомом тоже — обновить впечатления. Городской базар — чуткий показатель народных вкусов и предпочтений. Там видишь не только то, что страна производит в буквальном смысле — какую продают птицу, какое мясо, рыбу, какие фрукты и овощи: главное там — люди. Кто продает и кто покупает. Человек на рынке наиболее естественен. Именно там увидишь мимику, жестикуляцию, манеру общения: ярче и беззаботнее всего это проявляется в торговле — и не в более чопорной магазинной, а именно в базарной.

В Бангкоке ранним утром — семи не было — пошел на рынок купить жене орхидей и вообще поглазеть. Увидал, как тащат огромную сеть, наполненную чем-то, вываливают на каменный стол, и вдруг сеть начинает медленно передвигаться: это «что-то» — лягушки. В мясном закутке трое в трусах разливали местное виски и махали мне руками — мол, четвертым будешь. Я показал на часы у них над головами и на солнце: в семь утра уже градусов тридцать. А они тоже показали на часы и на солнце, но в противоположном смысле: хорошо же, сильнее вдарит. От компании я уклонился, но с тех пор знаю: в Таиланде — наши люди.

А как развенчивается миф о пренебрежительной замкнутости французов на любом базаре — будь то Пикардия или Прованс. Девяносто восемь специй и пряностей насчитал я на одном прилавке в Арле. Одурев от многообразия, попросил торговку составить мне смеси для омлета, для рыбы и для морских тварей. Она взялась за дело вдумчиво и обстоятельно, и другие покупатели, стоявшие вокруг, не возненавидели меня, как полагалось бы в иных широтах, а приняли деятельное участие в обсуждении: к омлету шалота побольше, а к рыбе эстрагона с петрушкой хватит, не слушайте ее.