Кэтрин Вебб - Наследство

Уже смеркается, когда я поднимаюсь наверх, чтобы вытащить Бет. Она часами лежит на кровати. Привыкает. Я говорю ей, кто пришел, и она соглашается спуститься и встретиться с ним, церемонно и с благоговейным ужасом идущего на виселицу. Ее волосы, подрезанные кое-как, торчат во все стороны под странным углом, лицо неподвижное, неестественно застывшее. Думаю, ей будет стоить немалых усилий воли удержать эту неподвижность. На кухне горит свет. Динни и Гарри сидят за столом друг против друга, невозмутимо играют в карты и пьют чай, как будто мир только что не перевернулся и не опрокинул, не стряхнул все, на чем строилась наша жизнь, как отряхивается собака, вылезшая из грязной воды. Динни при нашем появлении поворачивается к нам, но Бет смотрит только на Гарри. Она присаживается поодаль и всматривается, изучает. Я наблюдаю и жду. Гарри неловко тасует карты, роняет несколько штук на стол, подбирает их и сует обратно в колоду, одну за другой.

— Он знает, кто я? — шепчет Бет еле слышным, прерывающимся голосом. Как тонкая ниточка, вот-вот оборвется.

Я подвигаюсь к ней ближе, протягиваю руки, чтобы подхватить, если что.

Динни слегка пожимает плечами:

— Проверить на самом деле невозможно. Похоже, ему с тобой… спокойно. С вами обеими. Обычно ему требуется время, чтобы привыкнуть к чужим, а тут…

— Я была уверена, что убила его. Все это время я была уверена, что убила его.

— А ты и убила, — бросает Динни. У потрясенной Бет отвисает челюсть. — Ты его ударила и оставила лежать лицом вниз в воде.

— Динни! Не надо… — Я пытаюсь его остановить.

— Если бы я не вытащил его на берег, он и был бы трупом. Просто помните об этом, когда начнете судить, что и как сделал я, что сделали мои родные…

— Никто никого не судит! Мы были детьми… мы растерялись, не знали, что делать. И ты прав, конечно, это просто счастье, что ты так быстро подоспел, Динни, — говорю я.

— Хм… счастьем это вряд ли назовешь…

— Ну, так назови это как хочешь.

Динни набирает воздуха для следующих слов, смотрит на меня, прищурив глаза, но тут Бет начинает плакать. Это не тихие слезы жалости к себе. Надрывные, некрасивые рыдания рвутся прямо из сердца. Ее рот — глубокая красная яма. Глухие стенания, почти вой, поднимаются из темных глубин, они почти осязаемы, слышать их страшно. Я сажусь, обнимаю ее обеими руками, как будто могу удержать их. Динни отходит к окну, прислоняется к стеклу лбом, наверное, единственное, чего он сейчас хочет, — поскорее убраться отсюда. Я щекой прижимаюсь к спине Бет, чувствую, как по ней проходит дрожь, передаваясь и мне. Гарри разбирает карты по мастям и аккуратными стопочками складывает их на стол. Я боюсь даже думать о своих чувствах к Динни, точнее, к той тайне, которую он хранил. К Генри, затерявшемуся в лабиринте английских автостоянок и зеленых долин, в фургонах и автоприцепах, в караванах и грузовиках — всего на шаг в стороне, но в целой вселенной от ищущих, от тех поисков, которые велись, казалось бы, тщательно, но ограничивались пристойными, аккуратными поселочками. Это для меня слишком. Я не могу этого вместить.

Немного позже мы расходимся, каждый забирает своего подопечного, чтобы уложить. Динни скрывается в ночи с Гарри, я поднимаюсь наверх с Бет. Она плакала долго, а теперь затихла. Думаю, ее разум проводит самокоррекцию — так было и у меня, ей нужно время. Надеюсь, что время — единственное, в чем она нуждается. На ее лице странное выражение, как у новорожденного младенца. Нет, оно не красное, не сморщенное. Как у новорожденного в том смысле, что ему еще только предстоит оформиться, быть отмеченным жизнью. Нежное, как у младенца. Я с надеждой замечаю, как с него исчезают тени, затравленность, страхи. Но судить пока слишком рано. Я укрываю ее одеялом до подбородка, как сделала бы мама, и она улыбается чуть-чуть ехидно.

— Эрика, — заговаривает Бет и тихо вздыхает, — и давно ты влюблена в Динни?

— Что? — Я дергаю одним плечом, чтобы опровергнуть ее предположение, и запоздало понимаю, что скопировала его жест.

— Не отрицай. У тебя это на носу написано.

— Тебе надо поспать. День был тяжелый…

— Как давно? — настаивает она, хватая меня за руку, когда я собираюсь уйти.

Я смотрю на нее. При этом свете глаза ее непроницаемы. Солгать я не могу, но не могу и сказать правду.

— Не знаю, — отвечаю лаконично. — Даже не знаю, что влюблена в него, оказывается.

Я неловко поворачиваюсь и иду к двери, чувствуя, что каждая клеточка моего тела, каждое движение выдает меня с потрохами.