Джон Брэйн - Путь наверх

Она повернулась ко мне и обвила мою шею руками.

— Ни одному мужчине я не позволяла до сих пор смотреть, как я моюсь,— сказала она.— Я всегда придавала этому большое значение: мужчинам разрешалось смотреть на меня лишь после того, как я наведу на себя глянец — выкупаюсь, подмажусь, причешусь. Но ты, если тебе нравится, ты можешь смотреть на меня, чем бы я ни занималась. Мне все равно, какой ты меня видишь, лишь бы ты смотрел на меня. Я люблю тебя, Джо, люблю по-настоящему, как жена. Мне хотелось бы, чтобы мы любили друг друга так сильно, что нам не было бы нужды говорить об этом. И в то же время я хочу об этом говорить.

— Я люблю тебя, я люблю тебя, как муж. Я готов умереть ради тебя.

— Не надо говорить о смерти.

— В таком случае я буду жить для тебя. Ты будешь самой любимой женщиной на свете.

— Нет. Просто женщиной, которую ты любишь больше всего.— Она вздохнула.— Если бы можно было не уезжать отсюда!

Слезы обожгли мне глаза. Все мы пленники эгоистичного карлика «Я», но полюбишь — и так быстро становишься человеком, что даже больно.

— Сейчас это не сон,— сказал я.— Это явь.

Она теснее прижалась ко мне.

— Тебе нравится моя любовь? А они тебе нравятся? Или они уже слишком старые?

— Они чудесные. Только на них моей голове и бывает хорошо.— Но, говоря это, я вдруг пожалел, что грудь ее не выглядит моложе.

Мы устроили настоящее пиршество из американской консервированной колбасы, яичного порошка и консервированных фруктов; затем отправились в Камли. Селение находилось в миле от моря, а наш коттедж стоял у самой бухты Камли. Когда мы пришли туда, было шесть часов, и жара немного спала. Договорившись в лавках, чтобы нам присылали по утрам хлеб и молоко, мы сели у выгона в тени большого дуба и позволили тишине окутать нас, щекоча наши ладони, словно нос ласкового спаниеля.

На Элис было низко вырезанное шелковое платье с узором из бирюзовых, золотых и алых полос, которые, мягко переливаясь, переходили один в другой,— тона были сочные, как сливовый торт, и в сочетании с этими красками ее волосы цвета светлого меда и уже слегка загоревшая кожа выглядели удивительно эффектно.

Возвращавшийся домой работник с фермы, достаточно укутанный, чтобы не простудиться при температуре в двадцать пять градусов, поздоровался с нами, и его бледно-голубые глаза внимательно оглядели фигуру Элис.

— Комбинезон, жилет, фланелевая рубашка, плисовые штаны и еще, наверно, шерстяные кальсоны,— заметила Элис.— Мне становится жарко от одного его вида.

— В Германии я работал по пояс обнаженный,— сказал я.— Я чуть с ума не сошел от солнечных ожогов и простужался, стоило ветру подуть.

— Зазнайка,— сказала она.— Все-то ты на свете знаешь, а?

— Да я даже не знаю, где я сейчас. Ни гор, ни заводских труб, ни закопченных зданий — сущее захолустье.

— Ну, я бы не сказала, что Уорли такой уж промышленный город.

— Это верно, но промышленность там все-таки дает себя знать. А здесь совсем другое дело.— Я посмотрел на ближайшие коттеджи, ослепительно-белые или светло-желтые, с низкими соломенными кровлями, такие праздничные и нарядные; потом — на старинную церковь из серого камня, припудренного временем. Селение, казалось, источало запах молока, сена и чистой, летней пыли; все кругом дышало ленивой сонной истомой. В такой вечер какая-нибудь северная деревушка выпивала бы солнце, как вкусное лекарство,— необходимое и в то же время приятное, но Камли купалось в нем с бесстыдным упоением.

— Да, здесь все не так,— сказала она.— Мир здесь более стар и настолько иной, как будто мы приехали в другую страну. Это мир фермеров и помещиков. От них от всех воняет, и все-таки запах навозной кучи куда здоровее, чем запах сарая, где валяют шерсть. И этот мир куда более английский, чем север Англии… Нет, ты только послушай, что я говорю!

— Продолжай,— сказал я. Я любил слушать ее: она могла говорить об отвлеченных предметах, не превращая разговор в лекцию.

Мы просидели так около часа, а потом мимо прошли две девушки в сопровождений двух парней. Одна из них привлекла мое внимание. Ей было лет пятнадцать,— плоское, обрамленное черными волосами, ничего не выражающее лицо. Ситцевое платье плотно облегало фигуру, обрисовывая ноги.

— Добрый вечер,— сказала она.— Не знаете ли, сколько сейчас времени?

Прежде чем я успел взглянуть на часы, Элис уже ответила ей коротко и сухо. Девушка продолжала разглядывать меня так же пристально, как я только что разглядывал ее.