Джон Брэйн - Путь наверх

Миссис Томпсон хмыкнула что-то, и глаза ее лукаво блеснули.

— А ты помнишь, что сказал папа? От вас обоих так разит луком, сказал он, что придется вам пожениться. Все равно ни тебя, ни его теперь никто другой не возьмет.

И мы все снова дружно рассмеялись.

Когда мы перешли пить кофе в гостиную и я зажег спичку, чтобы дать миссис Томпсон прикурить, выяснилось наконец, почему портрет Мориса кого-то мне напоминает. Седрик внезапно умолк на полуслове и уставился на меня так, словно вдруг заметил у меня во лбу третий глаз.

— Как я не увидел этого сразу? — спросил он меня сердито.— Не двигайтесь, Джо.— Он обошел вокруг меня, словно разглядывая скульптуру.— У вас светлые волосы, вот что сбило меня с толку. Просто невероятно… Те же глаза, тот же лоб и подбородок, то же выражение лица…

— А я сразу заметила,— проронила миссис Томпсон.— Он же вылитый Морис.

Я поглядел на фотографию над камином и только тут понял, что вижу перед собой собственное лицо. Это ошеломило меня. На какую-то секунду я снова ощутил нереальность окружающего, как бывало иной раз на фронте, когда летящий рядом самолет вдруг вспыхивал ослепительным оранжево-зеленым пламенем и я знал, что люди, с которыми я пил пиво час назад, запекаются там в собственном соку, как окорока.

— Не сердитесь, Джо,— сказала миссис Томпсон.— Мы так говорим о вас, точно вас здесь нет. Извините.— Она накрыла ладонью мою руку.— Мы очень тоскуем о нем порой. Но мы не сделали из него святыни и не вспоминаем о нем каждую секунду, хотя и не пугаемся, когда что-нибудь напоминает нам о нем. Я говорю бессвязно, но думаю, что вы меня понимаете.

— У меня тоже так, когда я вспоминаю отца и мать,— неожиданно для самого себя сказал я.

Седрик встревоженно поглядел на меня. У него было приятное худощавое лицо с густыми кустистыми бровями и темные, начинающие редеть волосы.

— Я просто грубый, бесчувственный, невоспитанный, старый дурак,— сказал он.— Простите, если я расстроил вас, Джо.

— Вы не расстроили меня,— сказал я и улыбнулся.

Наступило молчание, но в нем не ощущалось неловкости.

Наше сближение шло полным ходом — мы сразу включили третью скорость, если можно так выразиться. Мы уже были в наилучших отношениях, какие только возможны между холостым молодым человеком и супружеской парой средних лет. Между нами возникло дружеское взаимопонимание, если только это затасканное воскресными газетами выражение годится здесь; да, в сущности, с такими людьми, как Томпсоны, иначе и быть не могло. Все же у меня хватило ума понять, что не следует слишком злоупотреблять этим взаимопониманием. Хотя мы и включили уже третью скорость, наше совместное путешествие только начиналось.

Седрик ушел в школу, а я поднялся к себе наверх с намерением прилечь. Прошлую ночь мне не спалось, и сейчас, после основательного завтрака, я чувствовал приятную сонливость. Я снял ботинки и пиджак, облачился в свой халат (больше для шику, чем для тепла) и прилег на диван.

Я уснул не сразу. Некоторое время я лениво боролся со сном, все еще ощущая во рту вкус жареного цыпленка, лимонного пирога и турецкого кофе и стараясь угадать, с какими людьми придется мне иметь дело в муниципалитете и что за человек казначей Хойлейк — мой будущий начальник. У меня имелось достаточно времени для того, чтобы навести справки, так как к работе я должен был приступить в понедельник, а была еще только пятница… Дождь перестал. В доме было удивительно тихо, только снизу, из кухни, доносился легкий шум и шаги миссис Томпсон. Эти звуки не тревожили меня, не мешали моему медленному, спокойному погружению в сон. Наоборот, казалось, что и уютное потрескиванье дров в камине, и легкий звон посуды, и плеск бегущей из крана воды существуют специально для меня, существуют только потому, что мне приятно к ним прислушиваться.

Я проснулся в три часа дня и не сразу понял, где нахожусь. За окном светило солнце — теплое, хотя и не яркое, цвета ямайского рома. На вишневом дереве сидел черный дрозд. Он был такой гладкий и блестящий, словно искупался в оливковом масле, а ярко-желтый клюв его напомнил мне своим цветом чашку, из которой я пил утром кофе. Когда я выглянул из окна, дрозд запел, но он почему-то не доводил до конца ни одного колена, обрывая их внезапно, словно ему не хватало дыхания. Видно, это был дрозд-самоучка.

Когда я спустился вниз, миссис Томпсон на кухне раскатывала тесто для печенья. Кухня была просторная, светлая, чистая. На электрической плите имелся распределительный щиток, словно на бомбардировщике. Можно было не сомневаться, что в этой кухне содержимое каждой жестяной коробки строго соответствует надписи на ней и что все ножи наточены и вся кухонная утварь — от сбивалки для яиц до выжималки для лимонов — содержится в безукоризненном порядке. Вместе с тем эта комната выглядела не менее весело, чем цветастый передник миссис Томпсон, и напоминала кадр из какой-то семейной кинокомедии. В такой кухне не чувствуешь себя непрошеным гостем — здесь не может быть позорных маленьких секретов вроде засаленного посудного полотенца или забитого отбросами стока раковины.