Захар Оскотский - Зимний скорый

А ему вдруг показалось, что на ее прекрасном лице проступили злые старушечьи черточки. Он явственно увидел Нину такой, какой она будет лет через двадцать-тридцать. Да, ей предстояло состариться намного позже, чем Стелле. Но облик Нины-старушки, в отличие от облика Стеллы, не вызывал сочувствия.

— Хорошо, — согласился он. — Я и так редко видел Алёнку, но если и эти встречи тебе мешают, будь по-твоему. И в гости ни к Шугаевым, ни к Титовым больше не пойду, чтоб не смущать тебя и твоего доцента.

Нина опять досадливо поморщилась:

— Можешь ходить. Ты ведь так любишь с ним разговаривать.

Григорьев понял, что снова промахнулся. Она сейчас была неуязвима для его иронии.

— МЕНЯ там больше не будет, — сказала Нина. — Мы с ним разошлись.

И с мстительным торжеством, обращенным не к доценту, а именно к нему, Григорьеву, понимая его изумление, надежно защищенная чем-то, о чем он пока понятия не имел, поставила точку:

— Я ушла от него!

…Нет, рассказывать Марику об этом и портить себе предновогоднее настроение не стоило:

— Давай, лучше о политике поговорим.

— Какая у нас политика! — отмахнулся Марик. — У нас медицина. Андропов тоже помирает.

— Думаешь?

— А как же! Ты что, газет не читаешь? Обращение к народу: не могу даже на пленум прийти. Когда они в таком признавались? А вы, ребятки, без меня поднатужьтесь, обеспечьте прирост продукции хоть на процент, да производительности труда на полпроцента. Как ты не понимаешь: это же завещание! Завещание руководителя величайшей державы — процент да полпроцента!

По интонации Марика теперь непонятно было, когда он шутит, когда нет.

— Ладно, — сказал Григорьев, — черт с ней, с политикой. У тебя-то как дела? Учеников в этом году сколько?

— Двести тридцать, — ответил Марик.

— Что-о?! Рехнулся, Тёма?

— Ага, наверное.

— Да где ж ты их столько набрал?

Марик смущенно улыбался:

— В школе. Я уже год, как учителем работаю.

Григорьев схватился за голову:

— И молчал, конспиратор! Столько раз виделись!

— Ну, я сам еще не знал, удержусь или нет. Работа каторжная.

— Да как тебя занесло?

Марик посерьезнел:

— Понимаешь, когда схоронили Димку, почувствовал — всё, больше не могу. И столбы считать не могу, и детишек благополучных к экзаменам натаскивать. Время-то летит, страшно делается. Нам с тобой уже сколько? Вот то-то! Пушкинский рубеж переваливаем. Порядочным людям в такие годы и завершить не стыдно было свой век, а я всё как будто не начинал. Мне дело нужно! А кто его даст? В науку с моей рожей сейчас не пустят. Знаешь, что такое чудо-юдо? Еврей, устроившийся на работу.

— В школу ты как залетел, чудо-юдо?

Марик развел руками:

— Судьба. Послушного ведет, непослушного тащит. Машка моя в первый класс ходила, я с ее учительницей иногда разговаривал — о том, о сем. Она и сказала, что в соседней школе в старших классах преподавателя математики нет. Паникуют, ищут… Я две ночи не спал. Думаю: что ж я, с ума сошел? В такую петлю лезть. А вот — сверлит меня. На третий день не выдержал, свалил с работы, поехал в ту школу. А муторно как! И в джунгли незнакомые вступаю, и вся любовь моя взаимная с кадровиками всколыхнулась. Правда, я слыхал, что на уровне школы к пятому пункту не так придираются, но у меня ж еще и диплом не педвузовский… Встретил в коридоре бабку седую. «Где у вас тут, — спрашиваю, — директор?» — «А я, — говорит, — и есть директор, Марья Константиновна». — Тут мимо проносятся двое сверхзвуковых, третьеклассники, наверное. Она — цоп одного на лету и давай бранить: «Такой, сякой! Сколько говорить, чтоб вы не носились, полы же скользкие, покалечитесь!» А сама за шиворот ему лезет: «Да ты же весь вспотел! Ты же опять простудишься, проболеешь и совсем отстанешь!» Я потом убедился: она и вправду почти каждого ученика из двадцати классов знает. А тогда — сразу как-то отпустило меня. Полегче стало.

— И решился? — спросил Григорьев.

— Подожди еще — решился… Марьяша, ее все Марьяшей зовут, меня выслушала, подумала и говорит: «Вы же в школе никогда не работали? Так примерьте учительскую шкуру прежде, чем с головой в нее влезать. Со службы пока не увольняйтесь, а две-три субботы приходите к нам. Проведете по четыре-пять уроков в разных классах». И дает мне программу занятий. — Марик засмеялся: — В первую субботу я оттуда по стенке выполз, очумевший и охрипший.

— Не слушаются?

— В разных классах по-разному. В девятых-десятых полегче. Тоже шумят, но там все-таки ребята профильтрованные, нацелены на институты. А в седьмых-восьмых половина понимает, что их в ПТУ загонят, сами дурят как могут и остальным учиться не дают. Впечатление, словно беснуются перед тобой тридцать обезьян, только что по стенам и потолку не бегают, а ты им должен втолковывать про системы уравнений… После первой субботы хотел бросить эту затею. Хорошо, что не бросил. Думал много, нашу учебу вспоминал. Понял: школьники — не студенты, к ним другой подход нужен. В общем, после третьей субботы решился.