Захар Оскотский - Зимний скорый

— Вот так они видят наше с вами будущее, товарищи! — Лектор вздрагивал от ярости. Казалось даже, что он слегка нетрезв: — Первые залпы уже гремят, идеологические. Их якобы свободная пресса оболванивает свое население по худшим рецептам Геббельса. Наша братская помощь революционному Афганистану на их языке агрессия! А установка «Першингов» и крылатых ракет в Европе — это, видите ли, ответ на какое-то развертывание наших ракет средней дальности!

Слушатели сидели, как каменные. Всё, о чем говорил лектор, они ежедневно читали в газетах, слушали по радио и телевидению. Но судорожная речь и дерганые движения того, чьим голосом с ними говорила власть, ошеломляли.

А лектор запрокинул голову, расширил круглые глаза, как будто увидел магические письмена на потолке, и с мрачным торжеством возгласил:

— Недолго осталось. Может, полгодика. Осенью нынешнего восемьдесят третьего года начнется! Ох, начнется!!

— Да не будет никакой войны! — пренебрежительно отмахнулся доцент. — Вот, уже сентябрь, наступила осень. Ну и что? Обошлось и обойдется.

И, глядя на «полубогов», собравшихся за столом, в это можно было поверить. Их явно не тревожила военная угроза. Они, хоть пугались порой каких-то сокращений (их никогда не сокращали), оставались всё так же веселы, моложавы, любой — душа общества, и так же шутками-шуточками легко перемалывали институтские новости и всё на свете. Нина и подавно не старела, лишь наливалась величественной красотой женской зрелости.

Черт возьми, — думал Григорьев, — Димка умер, а вот эти — какие-то вечные. Так радужная масляная пленка на воде, должно быть, чувствует себя вечной, пока волнение не слишком велико…

Странно только было при последних встречах с Ниной замечать, как на ее лице отражается смятение. Странно было вдруг, в разгар застолья, ловить на себе ее взгляд — напряженный, словно испытующий. И это после шести лет развода!

Еще пару лет назад, — размышлял Григорьев, — ты на меня так не смотрела. Видно, подглодал тебя какой-то червячок. Видно, не ах как радостно тебе в новой жизни! И мысли эти были приятны, хотя и не волновали.

— А все страсти с крылатыми ракетами, все вопли о сбитом самолете корейском — война нервов, — рассуждал доцент. — Они нам на психику давят, мы им. Кстати, как вы к Андропову относитесь?

— Пытается что-то сделать, — сказал Григорьев. — Хоть начал с дурости: людей по баням и кинотеатрам ловить, не прогуливают ли работу. Но, говорят, какой-то эксперимент в промышленности готовится. Вроде убиенной косыгинской реформы.

— Опять повышение самостоятельности предприятий? — усмехнулся доцент и налил ему водки. — Давайте, выпьем за то, чтоб ваш эксперимент поскорей провалился!

— Даже так? — удивился Григорьев.

— Только так! Затевать любые перемены бессмысленно, а у нас в особенности. Вообще, если все человеческие занятия выстроить по степени идиотизма, то на первом месте политика должна стоять, а ловля чертей наволочкой — уже на втором!

Включили музыку, говорить пришлось громче. И вдруг — Григорьев опять встретился взглядом с Ниной. Она в этот раз сидела не рядом с доцентом, а на другом конце стола и пристально смотрела сквозь колыханье смеющихся и жующих лиц.

— Политик — не бог, только человек, — рассуждал доцент. — Ему кажется, он рычаг управления держит в руках. А на самом-то деле он этим рычагом всего-навсего дает шлепок людской каше. И завихряется в ней броуновское движение частиц — особых, наделенных собственной волей. И пошло, пошло, по законам хаоса! Как ни дергай рычаг, сколько по каше ни шлепай, будут только новые завихрения возникать, и результат всякий раз неожиданный… Пример? — доцент на секунду задумался: — Да вот, хоть Ленина возьмите. Ну, ну, никакого святотатства, величайший ум, а окружение — рыцари, интеллектуалы. Вот уж дали шлепка российской каше! Цели — благороднейшие! Зашевелилась каша, забурлила. Что в итоге? Через каких-нибудь пятнадцать лет в России новое крепостное право, а тех самых ленинских рыцарей ленинским же именем — после пыток к стенке…

Нина издали смотрела испуганными глазами, точно сквозь аквариум, в котором плавали круглые, лоснящиеся физиономии мужчин и раскрашенные алкогольным румянцем и косметикой лица женщин, водорослями извивались руки с вилками и рюмками, переливались волны возбуждающих запахов — соусов, приправ, духов.

Григорьев остановил руку доцента с бутылкой:

— Мне сегодня хватит.

Явно предстоял неприятный разговор с Ниной. Конечно, неприятный. Приятного ждать нечего.