Джефф Дайер - Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси

Проснулся он через десять минут; его рука онемела под ее шеей. Она тоже просыпалась. Он вытащил из-под нее свою руку, и она покалывала, медленно возвращаясь к жизни.

— Ты самый худой человек, с которым я когда-либо спала, — заявила Лора. — Это как заниматься любовью с гладильной доской.

— На свете наверняка есть такая страна — скорее всего какая-нибудь бывшая советская республика, — очень бедная и страдающая от дефицита обычных бытовых товаров, где то, что ты сейчас сказала, самый большой комплимент, какой только может сделать женщина мужчине. Где бы такое место ни было, я найду его и, если все сложится, перееду туда жить.

— Я сама как раз оттуда, — сказала она, и они снова поцеловались.

Джефф остался лежать, а она встала, чтобы принять душ. Он смотрел, как она идет в ванную: узкие бедра, тонкая, длинная спина. Она спустила воду в туалете, а потом включила душ. Когда она вышла из ванной, завернутая в белое полотенце, настал его черед ополоснуться. Вынырнув из облаков пара, он увидел на ней то же белое платье, в котором она сюда пришла. Он помог ей застегнуть молнию и крючок на самом верху.

Они вышли из отеля и отправились в почти пустую тратторию, которая всего через пару часов будет набита битком, как пчелиный улей. Вина им не хотелось, только минеральной воды. Джефф спросил ризотто, Лора — телячью отбивную.

— Странный и довольно противоречивый выбор, — прокомментировал Джефф. — Хотя я прекрасно понимаю, что после вчерашнего пиршества в Гуггенхайме сама мысль о ризотто может быть невыносима.

— На самом деле, — сказала Лора, — я должна тебе кое в чем признаться касательно вчерашнего вечера.

Внутри у него что-то кольнуло.

— И в чем же?

— Я соврала тебе насчет ризотто. Его не было.

— О нет!

— Я подслушала, как вы с другом о нем говорили.

— Я в ауте!

— Забавно, так сейчас уже никто не говорит. А выражение-то хорошее. Надо бы организовать кампанию по возвращению его в лексикон.

— Ты права. Мы в ауте.

— Так оно и есть!

Пока Джефф наслаждался своим горохово-грибным ризотто — ввиду Лориного признания еще более соблазнительным, — она рассказывала ему про выставку, которую хотела бы когда-нибудь курировать. Много раз наблюдая, как люди уходят из галереи глубоко разочарованные, она решила взять быка за рога и сделать выставку под названием «И это всё?», где были бы представлены творения самых без конца разочаровывающих современных художников. Не прошло и нескольких минут, как проект разросся до целой серии экспозиций, и Джефф с Лорой уже вовсю придумывали к ним названия.

— «То, это и все прочее».

— «Кое-что из ничего».

— «Почти что ничего».

— «Скудный улов».

— Кульминацией же будет симпозиум кураторов и критиков, — вдохновенно продолжила Лора. — Что-нибудь на тему «И как вы вывернетесь на этот раз?».

Было ужасно забавно так вот весело болтать, но Джеффу не давало покоя свербящее чувство, что говорят они не о том, что интересует его превыше всего, а именно как сделать так, чтобы они могли провести остаток жизни вместе. Они заказали еще бутылку минеральной воды. Джефф смотрел, как она ест на десерт клубничное мороженое. Затем они взяли два эспрессо.

После ужина — а есть непоздно, как пенсионеры, было так прекрасно! — они прогулялись по жаркой вечерней Венеции, держась за руки. Джефф где-то читал — это была одна из тех вещей, про которые считают своим долгом сказать все, кто пишет о Венеции, — что это город-нарцисс, вечно глядящийся на себя в зеркало. И все, что он сейчас видел, отражало его — их — чувства. Город сиял отраженным счастьем.

У обоих были приглашения на австралийскую вечеринку в Джудекке. Они заскочили к Джеффу в отель, чтобы он мог переодеться, а затем отправились на набережную Дзаттере, где собирались сесть на вапоретто. Спускались сумерки. В церкви позади них зазвонили колокола, перебивая друг друга, низвергаясь водопадом звуков. Широкое зеркало воды, отделявшее их от Джудекки, темно мерцало, нехотя отдавая поглощенный за день свет. Потом оно померкло, потемнело в цвет неба: сперва в глухо-синий, а дальше в сланцево-черный. Вдали показался вапоретто — и с ним первые звезды.

Они сошли на Паланке, откуда надо было пройти совсем немного. Когда они прибыли на вечеринку, там уже была уйма людей; по крайней мере, на террасе яблоку было негде упасть. Как и в две предыдущие ночи, жара выгнала всех на улицу. Каждые пару минут раздавался хлопок новой бутылки прозекко; беллини лился рекой. Иными словами, все было совершенно как всегда, за тем лишь исключением, что в этот раз Джефф пришел сюда вместе с Лорой, с женщиной, с которой он познакомился на первой вечеринке и переспал после второй. Он подхватил с подноса пару бокалов и передал один Лоре, с которой здоровался кто-то из друзей. С Джеффом уже тоже здоровались — правда, не друзья, а Грэм Харт, арт-критик «Обсервер». Он то ли зависал тут с самого начала, то ли еще до вечеринки успел как следует поднабраться беллини. Было трудно понять, что он говорит; более того, было трудно понять, где заканчивается одно слово и начинается другое. Из его рта извергался недифференцируемый поток того, что явно было речью, но не несло никакой информации. Впрочем, это было не единственное, что извергалось у него изо рта. Говоря, он не просто брызгал слюной, но умудрился плюнуть Джеффу прямо на нижнюю губу. Этот холодный и чуждый сгусток Джефф, будучи человеком воспитанным, не мог так просто взять и вытереть. Сделав это, он бы публично признал тот факт — который оба предпочли проигнорировать, — что Грэм только что на него плюнул. Кроме того, Харт активно потел, больше чем кто-либо из гостей, которые тоже активно потели, и все время вытирал себе лоб старомодным носовым платком.