Григорий Волчек - Дедушка русской авиации

— Нет, не знаю, и не хочу знать. Если бы не ты, я бы пресек безобразия в самом начале. А тебя я раньше боялся, скажу честно, но теперь уже не боюсь.

— Значит, мы не договоримся?

— Нет.

— Ты, наверно, понимаешь, что этот разговор может иметь для тебя самые роковые последствия? Неужели инстинкт самосохранения тебе ничего не подсказывает? Или он у тебя атрофирован?

— Не пугай меня, это бесполезно. Пока ты сидел на губе, я все тщательно обдумал. Ты, в сущности, трус, и сейчас сам меня боишься. И правильно делаешь.

— Это не трусость, а безграничная гуманность, увы, в ответ на твое безграничное упрямство. Заметь — я вежлив, не кричу, не обзываю тебя последними словами, хотя ты их, несомненно, заслуживаешь, не давлю тебе на психику, не избиваю (а мог бы — мне бояться уже нечего, поскольку ты мне не оставил выбора). Но мое терпение на исходе. Мы договорились?

— Нет.

— Ну и падла же ты, Кеша! Даю тебе время на раздумья до отбоя. У тебя еще есть в запасе два часа.

Перед самым отбоем Игорь подошел к Горенкову.

— Что скажешь?

— Скажу «нет».

— Ну что ж, как известно, отрицательный результат — это тоже результат.

Ночью Горенков вышел в туалет. В умывальне, сидя на подоконнике, курил Полторацкий.

— Поговорим, Кеша?

Горенков вздрогнул. Полторацкий протянул солдату пачку сигарет. Кеша взял сигарету, прикурил.

— Если честно, Кеша, я уже почти не сержусь на тебя. Ну, посадят меня в дисбат годика на три. В историческом масштабе это просто фигня. И незачем здесь древнегреческие трагедии устраивать. Надо в любых ситуациях вести себя по-джентльменски. Согласен?

— Согласен.

— Наконец-то ты со мной согласился.

— Когда ты говоришь разумные вещи, с тобой трудно не согласиться.

— Значит, все-таки я человек разумный?

— В общем, да.

— А разве правильно такого хомо сапиенса в тюрьму сажать?

— Правильно.

«Полторацкий резко ударил Кешу кулаком под дых, потом коленом в промежность. Горенков всхлипнул и начал оседать на пол. Когда Кеша лег, Игорь затолкал ему в рот носовой платок, плотно забил ватой ноздри, после чего наступил ногой на кадык. Кеша почти не дергался — из состояния болевого шока он плавно перешел в летальную стадию. Через пару минут все было кончено. Глаза Горенкова закатились, остекленели, пульс прощупывался. Полторацкий открыл окно, поднял труп с пола и выбросил наружу. Перевернувшись в воздухе, тело плюхнулось в снежный сугроб. Игорь закрыл окно, вышел из туалета, забрал из кубрика свои вещи и вещи Горенкова. Дневальный, по обыкновению, спал. Игорь своим ключом (он хранился у него еще с незапамятных сержантских времен) открыл запасной выход, оделся и вышел из казармы, прихватив горенковские пожитки, скрученные в баул, и топорик с пожарного щита. На улице Игорь вынул труп из сугроба, взвалил на плечо и понес, проваливаясь по колено в снегу. Потом Полторацкий выбрался на дорогу, и идти стало легче.

Через полчаса Игорь был на месте — на небольшом песчаном карьере, где осенью брали песок для подсыпки дороги на Мяйве. По окончании работ экскаваторы уехали, но инструментальная будка с инструментами осталась до следующего сезона. Полторацкий бросил затвердевший труп, раскопал снежный сугроб, выросший у будки, сбил топориком замок, приоткрыл дверь и взял из будки лопату, лом и кувалду.

Лопате мерзлый песок не поддавался. Полторацкий снял шинель и принялся остервенело долбить ломом песчаную стынь. Час работы в лихорадочном темпе — и некое подобие могилы готово. Игорь выпрямил кувалдой согнутое закоченевшее тело, положил его в могилу, засыпал песком, тщательно утрамбовал и закидал снегом. Затем положил инструмент обратно в будку и быстрым шагом вернулся в казарму, снова пройдя через запасной выход. В туалете Игорь закурил, глубоко затягиваясь. Бешено стучавшее сердце успокоилось, сумятица в голове улеглась. Полторацкий выбросил в очко ключ от запасного выхода, взглянул на часы. Около шести. На все про все ушло чуть более двух часов».

ТЭЧ вернулась с зарядки и занялась подготовкой к утреннему осмотру. Гоша подошел к заправлявшему койку Горенкову.

— Иннокентий, оторвись на минутку. Сообщаю тебе, что я дезавуирую все свои реплики и предложения, высказанные в ходе нашей бесплодной дискуссии. Можешь делать все, что считаешь нужным. Хочешь, чтобы меня посадили — на здоровье. Меня посадят, карасям временно перестанут бить морды (подчеркиваю — временно, потому что испуг скоро пройдет), и ты сможешь всю жизнь гордиться, что сделал очень благое, полезное и нужное дело. Маме-папе расскажешь, а потом жене, детям и даже внукам. И все они тоже будут тобой гордиться.