Виктор Ремизов - Воля вольная

Дед, как чувствовал — на другой год надорвался, поднимая телегу с мешками, и за неделю помер — это была их единственная охота вместе.

Степан, высматривая глухаря, щурился против солнца в прозрачные кроны лиственниц, местами снега было немного под ногами, листва замерзшая шуршала, и он двигался осторожно. Карам, увидев хозяина, залился громче, сделал кружок вокруг группы лиственниц и вскочил лапами на одну из них. Петух был за стволом, с одной стороны голова торчала, с другой — черный хвост поленцем вниз. Степан прислонился к дереву и подвел мушку в основание шеи.

Выстрел прозвучал глухо, а чуть спустя, громким эхом отозвался на соседней горе. Большая птица, даже не расправив крылья, тяжелым кулем валилась вниз. Карам сунулся решительно, поддел пару раз носом и безразлично отбежал в сторону.

Степан взял петуха за шею и пошел к рюкзаку. Уселся на лесину, взрезал, снял шкурку вместе с перьями, выпотрошил и, отрубив ножом голову и лапы, сунул тушку в пакет, остальное в другой с подтухшей привадой. Хороший, не старый петух, — подумал, надевая рюкзак. — Брусникой еще пахнет.

Дятел подлетел, вцепился в трех метрах от них в березу у самой земли, быстро переложив голову с боку на бок, прицелился уже, видно… Карам не выдержал, посунулся к нему, птица сорвалась с резким криком. Пес проводил его взглядом, обнюхал дерево и на всякий случай писнул.

Вскоре тропа полезла вверх. Шлось хорошо, в обе стороны от тропинки тайга хорошо просматривалась. Взгляд притягивался к уцелевшим во время пожаров высоким, обгорелым по низу, толстым лиственницам, с древними следами сбора ж и вицы [15] Ж и вица — смолистый сок хвойных деревьев. . Кроны на них почти не было, и это давало рост молодым, тонконогим, с легкой вязью веточек деревьям. Их было много. На некоторых еще висели рыжие остатки хвои. Бело и чисто было в лесу, будто прибрано и подметено, будто ждали его здесь, и от этого теплее становилось на душе.

Буранный путик вдоль склона наискось пересек тропу. Степан остановился, глянул нетронутую следами буранную просеку, рюкзак повесил на сук, достал из наружного кармана глухариное крыло и пошел влево, там недалеко висел капкан. Собачий лай остановил — Карам ревел азартно метров триста, не дальше, на месте крутился. Степан сунул крыло в карман и быстро пошел на голос. Ай-яй-яй-яй-ай, — захлебывался кобель. Временами лай обрывался, но потом снова несся по тайге отчаянный и злой собачий плач.

Карам метался по толстой и длинной валежине лиственя, соболь был внутри. Степан сбросил рюкзак, достал топор, сетку. Набросил ее на выход в комле, затянул, заглянул внутрь. Карам, прислушиваясь, бегал туда-сюда по стволу, замирал, слушая зверька. Степан прошел вдоль, дупел было несколько, он заколотил их сучками, оставив один ближе к середине.

Достал бересту из рюкзака. Наломал сухих сучьев, сложил возле дупла. Стал разжигать, побуревшими от мороза руками прикрывал бересту, подкладывал сучочки. Занялось, подождал, пока разгорится лучше, взял все варежкой и затолкал в дырку, дым потянуло внутрь ствола. Карам, прислушиваясь, тихо бежал от вершины к комлю и вдруг метнулся вперед с коротким яростным лаем, вцепился в сетку, закрывавшую вход. Зверек, злобно шикнув, вырвался и ушел обратно в пустоту дерева. Пес тряс головой, освобождая пасть от сетки.

Выслушивая зверька, Степан шел вдоль дерева, постукивая топором. Сетку поправлять. Потом снял суконку и взялся за топор. Пополам решил разваливать. Карам с другой стороны валежины бегал с озабоченным видом, но вдруг перепрыгнув дерево, сунулся носом в снег и, молча, стремглав кинулся в сторону. Замелькал между деревьями. Соболь уходил, оставляя кровь на снегу. Вскоре впереди раздались звуки короткой и неравной битвы, деловитый рык пса… Степан подбежал, зверек лежал задавленный. Карам рядом бегал.

Степан здорово вспотел, Карам, видно, тоже — валялся по снегу, терся окровавленной мордой. Поторапливаясь, свернул шкурку и сунул в тот же наружный карман рюкзака, где уже лежала одна.

На перевал забрались. Отсюда озера не видно было, он прошел низкими, ползучими стланиками ровную верхнюю площадку и начал спускаться. Карам временами возникал впереди на тропе, бросал деловой собачий взгляд и исчезал снова.

Через полкилометра вода голубовато заблестела внизу меж деревьев, Степан присел над обрывом, закурил. Думая о чем-то, глядел на далекие снежные пики за озером. Первобытная тишина стояла в долине. Он бросил окурок под ноги, растер по привычке в пыль и снова пустился вниз.