Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

Потом мы возвращаемся домой. Адриан все утро готовил еду — сэндвичи, киши и фруктовый пирог. Теперь свежеразведенная Кейтлин циркулирует по дому с подносами, как официантка. Тушь размазана под глазами — Кейтлин все никак не перестанет плакать. Она плачет из-за развода с Колином, а не из-за моей матери, но кое-кто из гостей этого не знает и принимает ее за скорбящую дочь. Истинные дочери ходят с неподобающе сухими глазами. Похороны Банти пропитаны странной пустотой. Представьте себе вечеринку, но без шума и без ожидания событий, поскольку то, чего ждали, уже случилось. Человека, который стоит в центре происходящего, уже нет.

Я думала, что, когда она умрет, с меня словно снимут тяжкий груз и я взлечу и буду от нее свободна. Но теперь я понимаю, что она всегда будет здесь — внутри меня. В моменты, когда я меньше всего этого ожидаю, я погляжусь в зеркало и увижу ее мимику. Или открою рот и произнесу ее слова.

— Знаешь, Руби, — Патриция ковыряет кусок киша с брокколи у себя на тарелке, — людям дается та мать, которая им нужна именно в этом воплощении.

Но Патриция тут же беспомощно пожимает плечами — ни ей, ни мне никак не приходит в голову, зачем бы это нам с ней была нужна Банти.

— Ты в это веришь? Карму и прочее? — спрашивает Люси-Вайда.

Мы с ней сидим на лестнице, распиваем на двоих бутылку вина и время от времени прижимаемся к стенке, изворачиваясь, чтобы люди могли пройти наверх в туалет.

— Патриция — буддистка, — говорю я Люси-Вайде.

— Я в следующей жизни собираюсь родиться кошкой, — говорит Люси-Вайда, вытягивая одну неправдоподобно длинную кошачью ногу, так что зацепка на черных колготках, замазанная шокирующе розовым лаком для ногтей, вдруг расширяется и выстреливает лесенкой, уходящей Люси-Вайде под юбку.

У Люси-Вайды теперь четверо детей, но сегодня с ней только старший. Уэйн, двадцатипятилетний здоровяк, с бедрами, как йоркские окорока, красуется в военной форме. Это им была беременна Люси-Вайда на свадьбе Сандры. Он сильно контрастирует с двумя задохликами-сыновьями Сандры, Дином и Тоддом, не в пользу последних. Сама Сандра со дня своей свадьбы здорово прибавила в весе и не стесняется подавлять им окружающих (в переносном смысле, конечно).

— Корова-командирша, — деликатно комментирует Люси-Вайда, когда Сандра орет на дядю Теда.

Дядя Билл уже умер, но тетя Элиза, ожидающая операции по замене бедренного сустава, хромает по дому на костылях, а Уэйн носит за ней стакан и раскуривает ей сигареты.

— Молодчина старушка, — говорит Адриан, раскладывая киш.

К моему разочарованию, Дейзи и Роза на поминки не приезжают. Их вообще давненько никто не видел. Ни одна из них не вышла замуж, и они живут вдвоем в многоквартирном доме в Лидсе. Тетя Глэдис говорит, что они не выходят из дома.

— Ну, когда-то они должны выходить, — отвергает эту информацию Сандра, — им же нужно что-то есть.

(Скорее всего, Дейзи и Роза в пище не нуждаются.)

— Не-а, — говорит Уэйн. — Мамка меня о прошлом годе посылала их проведать. Они думают, что с ними инопланетяне разговаривают через телевизор. — Он крутит пальцем у виска. — Совсем йопнутые!

Люси-Вайда отвешивает ему оплеуху с противоположной стороны и говорит:

— Не смей ругаться!

На кухне Брайан, любовник Адриана, в розовых резиновых перчатках Банти моет посуду как заведенный. Дядя Клиффорд сидит за столом, вынув вставные челюсти, жует пирог со свининой и отстаивает необходимость репатриации всех «черных» (желательно в Африку). Брайан кивает и улыбается — с бесконечным терпением, характерным для людей, которые знают, что могут в любой момент уехать домой и больше никогда вас не видеть.

— Ну что ж, — говорит тетя Глэдис перед уходом, — хорошо посидели; твоей матери тоже понравилось бы.

— Ничего подобного, — не соглашается Патриция, закрыв дверь за последними гостями. — Она терпеть не могла подобные сборища.

Следующие несколько дней мы занимаемся разными послепохоронными делами — выставляем дом на продажу, отсылаем страховые полисы, складываем одежду в мешки (она пойдет на продажу в магазин благотворительного ветеринарного общества). Мы просматриваем украшения и фотографии и делим их между собой. Я получаю фотографию прабабушки (ту, что раньше была у Тома) и серебряный медальон; Патриция забирает часы с каминной полки и — после некоторых колебаний — кроличью лапку: хочет зарыть ее в саду.

За день до отъезда Патриции мы отправляемся на долгую прогулку по сердцу Йорка: мы не удаляемся из радиуса видимости собора. Теперь нас ничто не притягивает обратно в Йорк, — может быть, мы сюда больше никогда и не вернемся. Он кажется фальшивым городом, набором театральных задников и кулис, с белыми картонными крепостными стенами и сборными средневековыми фахверковыми домами, которые вырезаны из фанерки и склеены. Улицы полны незнакомцев — школьных экскурсий, автобусных экскурсий, уличных музыкантов, собирающих деньги с богатых туристов, и бесконечно разнообразных иностранцев.