Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

Впрочем, мое будущее кажется мне надежным, как железная дорога. Я еще не знаю, что обречена: меня подвела Дженет Шерифф, наша учительница истории. В самом начале того периода, когда мы должны были проходить темы к экзамену, Дженет влюбилась и в результате забыла пройти с нами целые большие куски европейской истории. И лишь на самом экзамене мы открыли существование ужасных битв и кровавых революций, о которых сроду ничего не слыхали.

Вечерами мы с Нив и Шивон сидим в итальянском кафе Бенедетти на Лейт-уок. Оно кажется уютным и гостеприимным — красные столы с пластмассовым верхом и исходящие паром кофеварки. Сами Бенедетти — живая опера, плодовитое и эмоциональное итальянское семейство, в котором решительно невозможно понять, кто кому кем приходится: бесконечная череда бабушек, сестер и кузин сменяет друг друга за прилавком, перебрасываясь загадочными словами, как цветами. Иногда за прилавком стоит красавец-юноша с зелеными глазами; черные атласные волосы стянуты ботиночным шнурком, и видно, что у него высокие скулы, острые, как нож. Кожа орехово-смуглая, и кажется, что она должна пахнуть оливками и лимонами. Это Джанкарло Бенедетти, и, глядя на него сейчас, ни за что не угадаешь, каким он станет.

Стены кафе увешаны плакатами с изображениями итальянских городов — Пизы, Лукки, Барги: огромные башни пятнадцатого века и синее небо Тосканы. Когда за прилавком старый мистер Бенедетти и в кафе затишье, он порой стоит и смотрит на плакаты с таким видом, будто он где-то далеко, и тогда я знаю — он думает о своей родине (см. Сноску ( xii )). Потом, когда мы откроем в Форфаре лавку по продаже рыбы с жареной картошкой, у нас тоже будет на стене такой плакат. По временам Джанкарло Бенедетти в ожидании, пока фритюр прогреется как следует, смотрит на плакат с тем же выражением лица. Но теперь я уже знаю, что в такие моменты он не думает вообще ни о чем, и ору на него по-итальянски — словами, звучащими так, словно они вышиты кровью.

Мы с Кейтлин звоним в гимназию королевы Анны, чтобы узнать результаты экзаменов, и обнаруживаем, что обе провалили историю. Падает занавес, скрывая из виду когда-то бескрайний горизонт моего будущего, — я вдруг понятия не имею, что будет со мной дальше. «Que sera sera», [73] «Что будет, то будет» (фр.). Название известной песни на английском языке, впервые прозвучавшей в 1956 г. в фильме А. Хичкока «Человек, который знал слишком много» (авторимейк его же одноименной картины 1934 г.). — говорит Кейтлин, улыбается и пожимает плечами. Ей все равно, она влюблена в Мартина.

Но судьба располагает иначе. Колин, кажется, почувствовал, что Кейтлин собирается поменять свои планы Дальнейшей Жизни: он, сердитый, приезжает в Эдинбург и обрывает звонок на стойке портье в отеле, навлекая на себя гнев Марджори Моррисон. Он запирается с Кейтлин в чулане для белья и уговаривает ее, пока она не сдается, — и через несколько часов они уже возвращаются на поезде в Англию. Я провожаю их на вокзале Уэверли и, глядя вслед хвосту поезда, исчезающему в темноте, желаю Кейтлин счастливого будущего — уже зная, что, к несчастью, одних желаний тут недостаточно.

Впоследствии обида Кейтлин на Дженет Шерифф, нашу учительницу истории, будет больше моей. Ведь это любовная жизнь мисс Шерифф и сопутствующая потеря памяти привели к тому, что мы провалили историю. В результате Кейтлин поступит на работу государственной служащей с окладом по разряду клерка, а не администратора. Это, в свою очередь, приведет к тому, что она вынуждена заполнять нижний ящик комода в кредит. А это вызовет раздоры между супругами, Колин начнет пить, потеряет наследственный бизнес, обанкротится еще до сорока и пристрелит семейную собаку. Мне, пожалуй, повезло, что мои проблемы ограничились браком с Джанкарло Бенедетти и лавочкой в Форфаре.

У Мартина разбито сердце, и он покидает Эдинбург на следующий же день. Мы еще несколько лет не теряем друг друга из виду. Мартин займется компьютерами и переедет в Калифорнию. Думаю, можно с уверенностью сказать, что бедная Кейтлин сделала большую ошибку.

Примерно неделю спустя я невидящим взглядом пялюсь из окна номера 21, когда влетает Марджори Моррисон и прожигает взглядом две только что заправленные мной кровати.

— Твои подушки выглядят так, словно пережили Венскую битву! — провозглашает она.

Эти слова вызывают у меня не раскаяние, а бурю беспомощных рыданий. Я валюсь на плохо заправленную кровать и, икая и всхлипывая, горестно сообщаю, что никогда не слышала о Венской битве. Марджори Моррисон, вероятно, чувствует, что мое горе вызвано более серьезными причинами, чем просто незнание военной истории. Она склоняет негнущуюся спину, садится рядом со мной на кровати, как неловкое, угловатое насекомое, расплетает вечно сложенные на груди руки и робко обхватывает мое содрогающееся в рыданиях тело.