Лариса Кравченко - Земля за холмом

Полдома у дедушки заморожено — нет угля.

Окончательно растащили на топливо станционный забор. Аккуратно разбирают на продажу брошенные японские дома. Вечером Лёлька идет из школы — дом стоит на углу Бульварного проспекта, кирпичный, и все у него на месте — крыша и двери. Утром Лёлька идет в школу — дома уже нет, только каменная рамка от фундамента, и даже подметено под метелочку.

— Чистая работа, — говорит папа.

Китайский Новый год — весны начало. Тает все и капает. Снег на тротуарах темный, влажный и комьями налипает на каблуки сапожек. Лейтенанты на Большом проспекте ходят в фуражках, и виллисы разбрызгивают лужи с разбегу.

Китайский Новый год — хлопушки, как выстрелы в сумерках, бумажные фонари над лавчонками и липучки на лотках — длинные, ноздреватые, обсыпанные кунжутным семенем. Только съедать их нужно сразу, а то они моментально растают в комнате. Тахула — красная боярка в сахаре на палочках… Весна маньчжурская — черный ноздреватый снег в палисадниках и сумасшедшие воробьи на крышах. И вдруг — выборы! Избирательные участки под красными лозунгами. Военные голосуют. А харбинцы — нет, потому что еще не советские подданные. Но скоро всем дадут паспорта, по желанию. Даже дедушка берет советский паспорт — такой монархист — поразительно!

И как все это быстро делается — столы в консульстве, списки по алфавиту и анкеты. Лёлька уже взрослая — шестнадцать лет и получает паспорт самостоятельно. Лёлька и Юрка стоят в одной очереди к столу на букву «С» (Савчук и Старицин), только пока почти не замечают друг друга. Лёлька полна Мишей и неясным еще, но все-таки приближением к нему этим паспортом, и всей весной этой, когда мокрые ветры дуют с моря, и тревожно и радостно без причины. Или оттого, что ты все-таки есть на земле — Миша!

А Юрка весь в мыслях об одном — теперь их наверняка повезут в Советский Союз, когда они стали советскими! Как кавежедековцев в тридцать пятом… Успеть бы только закончить школу!

До выпуска два месяца. Нужно думать о платье к «белому балу». Мама купила Лёльке на барахолке чего-то белого, как шифон. Только стирать его нельзя — японский эрзац!

Апрель. В домах моют окна. Весна маньчжурская, пленительная, мягкая и переменчивая, со внезапными пыльными бурями из пустыни Гоби или Шамо… А военные уходят! Как же так? Казалось, они останутся навечно!

Пасха — будут нарядные столы с глазированными куличами, окороками с бумажной бахромой на ножках и гортензиями в горшках посреди стола! А они уходят!

Они уходят и — прощальный митинг на Соборной площади в первый день пасхи. Лёлька не пойдет на него — зачем? Все равно они уйдут! И это значит — не вернется Мишина часть в Маньчжурию, и теперь — уже точно — никогда она не увидит его!

Последний бронепоезд отходит от погрузочной платформы, длинный, бурый, с алыми полотнищами лозунгов по бокам, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, на восток, к станции Пограничной. Вот и хвост его скрылся за поворотом, и кто-то отсалютовал с него в небо на прощание залпом ракет — красных и зеленых. И тишина внезапная на улице Железнодорожной, как бывает в доме, когда уезжает близкий человек. Станционные пути опустели, и на той стороне, как на дальнем берегу, стали видны низенькие крыши Нахаловки. А между погрузочной платформой и воображаемой линией бывшего забора остались от всех прошедших здесь эшелонов обломки ящиков и мятые бензиновые бочки и ржавые остовы, еще при японцах, сгоревших грузовиков…

Лёлька стоит у своей калитки, как стояла она, когда уезжали кавежедековцы, и японцы грузились на платформе в последний день перед капитуляцией, и первый советский эшелон подходил в дождливый день сентября. И прощание с Мишей. Ушел бронепоезд, и последняя связь с ним оборвалась, словно заново проводила она его.

Сухой ветер гуляет по улице, и у дедушки в саду из земли вылезает тоненькая травка. На заднем дворе дедушка рубит дрова, и звук удара — по-весеннему звонкий и четкий.

Снова пустой город. И никто не знает, что будет дальше.

Бронепоезд ушел. А вечером в юрод, со стороны Саманного городка, вошла восьмая народно-освободительная армия Китая.

Лёлька увидела на улице Железнодорожной цепочку солдат в ярко-зеленых, изумрудного оттенка бумажных курточках, матерчатых туфлях на босу ногу, в кепочках, типа кёвакаек. Они шли гуськом с винтовками на ремнях, совсем не строевым, а тем легким танцующим шагом, которым ходят по своим сопкам и огородам.