Лариса Кравченко - Земля за холмом

Ребята пожимают плечами. Они даже не задумывались — до затонцев ли в эту потрясающую осень!

Есть еще сержант Пашка с левобережного поста. Отчаянный такой парень — кудрявый чуб из-под пилотки. Сергей ходил на левый берег к своим ребятам, и, пока они шли но мосту километра три через Сунгари, Пашка совсем заговорил его:

— А город у вас как — культурный? А девушки у вас как — красивые? А вот нас в Праге встречали! Тоже — ничего город!

Пашке не сидится в блокгаузе — Харбин вот он, рядом — набережная, и женские платья мелькают у ее перил… Но лейтенант не пускает своих в город. Гордиенко он отпускал домой в первое воскресенье. Потом весь понедельник Сергей ходил хмурый, потому что ничего, кроме боли, не принесло ему это свидание с Зоей. Извечное женское напоминание: зачем это нужно ему — какой-то охранный отряд, когда в городе уже армия, и какое ему дело до моста, и прочее. Сергей пошел к ребятам на левый берег, и Пашка дорогой все донимал его расспросами.

— Ты женат? — спросил тогда Пашка. — И давно?

— Три недели…

Пашка даже присвистнул от сочувствия: что поделаешь — служба!

Странные у них все-таки в армии взаимоотношения — у этих советских: ничего похожего на японскую муштру! Даже обращение это — товарищ лейтенант! Интересно — товарищ! Непривычно называть так старшего по чипу. И вообще невероятно это, и никогда бы он не поверил, если бы сказали ему три недели назад, что будет он подчиняться по должности советскому офицеру, а не стрелять в него, как учили, — но врагу! Отношения у него с Романовым сдержанные, и говорят они только о деле (так получилось — Гордиенко оказался кем-то вроде заместителя, ну, и переводчиком по связям с местным населением, разумеется). И Романов не спрашивает никакой такой чепухи, как Пашка: а где это вы научились говорить по-русски? Он, видимо, грамотный парень — Романов — и знает, откуда они здесь — эмигранты, и ничего не спрашивает, или для него это несущественно? А главное — дело, на котором они поставлены сейчас оба: мост, который нужно держать, пока не сменят их вступающие воинские части. И Сергей тоже не лезет к нему зря с разговорами, потому что так воспитали его — иметь чувство такта, а со старшими по должности — тем более. И нет у него морального права на дружбу с этим советским лейтенантом, ровесником, в общем-то…

И все же привлекает его в Романове какая-то внутренняя собранность, что ли, или еще что-то, чему он не может пока найти определения. Просто он не встречал прежде таких парней! Дл и разве пытался прежде он разобраться в людях: «Слушаюсь!» — и под козырек.

И странно, никогда прежде не было ему так тепло по-человечески, как в неприютном этом блокгаузе с ребятами и десантниками, на посту, на продутом ветром береговом пролете — тридцать метров туда и обратно.

Пружинят под сапогами доски мостового настила, горизонты сунгаринские чисты, небо над разливом — безмятежно. И хорошо пахнет уходящим летом — дождем и полынью. Так хочется думать, что можно начинать жить заново…

Сыростью тянет но ночам с реки, и суконный асановский китель не греет. Город придвигается к воде темной громадой, августовские звезды над ним летят, как салют трассирующими. Только против «Конкотея», там, где стоит на якорях Амурская флотилия, отраженные водой огни, и репродуктор гремит на всю Пристань; «Бескозырка, ты подруга моя боевая…»

Когда флотилия входила, был яркий ветреный день, и Сунгари вся колебалась в рыжих солнечных всплесках. Канонерки шли под правым берегом — легкие, голубовато-стального цвета, на ходу бились флаги — на белом фоне синие полосы и красные звезды. На переднем катере стояло что-то вроде навеса из наклонных стволов. «Катюша»! — сказал Степан Иваныч с уважением. Ребята не поняли, но промолчали, чтобы не показать свою военную неосведомленность. Ребята столпились на насыпи, смотрели и махали фуражками. И Гордиенко стоял тут же и смотрел молча, со сложным чувством гордости и боли одновременно, гордости, потому что это — победа русского оружия, и боли, потому что он сам к ней не причастен! Он тоже мог лететь сейчас с победным флагом по Сунгари, стоило только родиться по ту сторону границы!

Через мост идут эшелоны. Разбитые остатки японских воинских частей. Есть приказ пропускать их, но при этом смотреть в оба — как бы они не натворили чего-нибудь напоследок, на память о Квантунской армии. Японцы ведут себя мрачно, но тихо.

На одном таком эшелоне ехал на задней площадке камбуза русский проводник-железнодорожник — типичный дед из какого-нибудь Ананси, и события, наверное, не слишком дошли до его сознания. От нечего делать дед кидал в рот семечки и вдруг увидел на мосту красных автоматчиков! Дед обалдел от ужаса. Возможно, он вспомнил, как бежал от них через всю Сибирь с остатком армии Колчака, или еще что-нибудь не очень приятное из времен гражданской войны? Ребята хохотали над дедом, хотя не так уж это было смешно, по существу.