Лариса Кравченко - Земля за холмом

Лёлька взяла ведра и пошла в сером рассвете по воду, утопая в снегу валенками. Тропинку замело окончательно, и нужно было ее протаптывать заново.

Сережка приехал к вечеру третьего дня. И не то чтобы она уже не ждала его, просто устала от своих страданий и сидела на кухне без мыслей, опустошенная. Полы были вымыты, чайник на плите весело булькал, и она сидела, как каменная.

И прозевала грохот Сережкиного трактора, потому что машины ходили и тракторы — тоже, и он, наверное, подогнал свой вместе с тяжелыми санями, на которых возят сено, к усадьбе и пришел домой пешком по свежей тропинке.

Он открыл дверь и стоял на пороге в накинутом рыжем тулупе до пят, громадный, с белыми от инея ресницами, похожий на Деда Мороза. И он, наверное, смертельно устал, потому что черты лица его, и без того резкие, словно вылепленные из глины, совсем огрубели и потемнели.

— Сережка… — сказала Лёлька почти шепотом. — Сережка…

Пахла овчиной мокрая шерсть его тулупа около Лёлькиного лица, и он же еще утешал ее, и уговаривал, гладил по плечам, как маленькую!

— Ну, чего ты? — говорил Сережка. — Все нормально…

Лето в тот год начиналось великой сушью.

Сошла талая вода, когда околки стояли затопленные по пояс, отражаясь в ней березками и белыми облаками, прошла талая вода, и — ни одного дождя!

Небо установилось бледно-голубым, белесым, безжалостным.

Земля превращалась в пыль и желтым дымом взлетала над дорогами. Сохли под солнцем серые взрыхленные квадраты огородов, а пшеница стала похожа на жалкие сухие перышки. Сведущие люди из МТС говорили — еще неделя, и дождь вообще будет не нужен. «И что тогда?» — спрашивала она. Сведущие люди пожимали плечами.

Сережка ходил мрачный и смотрел на небо. Она тоже приучилась смотреть на небо, но небо оставалось равнодушным.

Она никогда прежде не любила дождей. Она любила солнце и горячий песок пляжа и не думала, что есть связь между летним ливнем и обычным куском хлеба. А теперь ей больно смотреть на эти горящие поля, как на живое погибающее существо. И загар на руках не радовал. Дождя!!

Колодец обмелел, и на дне его плескалась желтая глинистая жижа. По сборному дому гуляли горячие сквозняки и заносили пылью подоконники. Дом рассыхался и трещал по ночам.

А вечера, как нарочно, разгорались изумительные — сухое дыхание земли и торжествующее золотом небо.

Возвращались из степи коровы и на изогнутых рогах несли косые лучи света. За коровами шла пыль светящимся облаком.

Сережка сидит рядом с ней на выскобленном добела крылечке (она научилась мыть некрашеные полы!), смотрит на неторопливое шествие коров, на пустое небо и курит молча. В воздухе тянет древесным дымом — время ужина и время дойки. Анкина мать гремит на своем крылечке подойниками.

На пустыре перед усадьбой сетка — волейбол. Блестят спицы прислоненных к столбам велосипедов, и мяч взлетает с гулкими ударами.

— Сереж, сыграем?

— Чего это я пойду прыгать, как малолетний! — То ли женатому несолидно прыгать с парнями, то ли засуха гнетет — он-то знает, что это значит — годовой заработок!

— У тебя ужин-то скоро?

Она встает и уходит на кухню, как здесь принято говорить — «собирать к столу».

— Алёна, тебе телеграмма, — кричит с крылечка Сережка.

Маленькая почтальонша Машенька в мундире министерства связи, в рыжих завитках и золотых веснушках стоит и сияет, как ангел — вестник радости, а рукой удерживает за руль свой велосипед!

— Ваши едут! — говорит Машенька.

Вся Казанка знает, что она ждет родителей из Китая, а почтовое ведомство — тем более! Телеграмма принята по телефону из Багана и аккуратно переписана Машенькой на бланке. Она берет ее в руки и читает раз и еще раз: «Едем назначением Идринский совхоз Красноярский край».

— Что будем делать, Сережка?

— Ехать тебе к ним надо. Мы же решили?

Она стоит с телеграммой в руке, а Сережка сидит на крылечке и смотрит на нее снизу вверх как-то странно вопросительно и серьезно, словно от того, как она решит поступить сейчас, зависит главное для него: уедет она к родителям и стряхнет его вместе с Казанкой как случайность, или она — жена ему, до последней березки?

— Может быть, вместе? Ты еще не был в отпуске, а сейчас — самое время. Потом опять не дадут перед уборкой.

Вся она сейчас — в одном: как они едут и где они сейчас, если телеграмма из Отпора от пятнадцатого, а сейчас восемнадцатое июня?

— Я справлюсь завтра в эмтээсе, — говорит Сережка, чуточку небрежно, словно для него это не имеет никакого значения. — Надо снять с книжки на дорогу… И что ты меня на пороге голодом моришь! — срывается он с нарочитым возмущением, а сам смеется синими, как на плакате, глазами. — Что за жена! Другая бы давно организовала мужу на стол по случаю приезда родителей!