Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

— Прекрати! — прикрикнула она на спутницу, в том тоне бесцеремонности, что может быть принят по-свойски меж близкими людьми и потому выглядел естественно в данной ситуации. — Ты же не знаешь ничего! И как ты можешь судить о том, что у нас есть и чего у нас нет, не живя у нас, на таком расстоянии!.. Это мы можем ругать и говорить потому, что это — свое — наши проблемы, а у тебя нет права — со стороны!

…И еще. Это вы здесь — причина тому, что нам надо держать такую армию, потому что вы обступили нас своими ракетами — я имею в виду ваших друзей, американцев. И ты сама — что ты чертишь в своем конструкторском бюро? Ах, ты говоришь, безобидные вещи! Откуда ты знаешь, какую деталь ты копируешь для своей совместно-американской компании, для чего она предназначена — не против ли нас? Да одним тем, что вы живете здесь и на них работаете — вы работаете против нас. Ты что, об этом не думала? И грош цена твоим пляскам в русском ансамбле — самим фактом, что вы здесь, а не у себя дома, как положено, вы всему миру показываете — какие вы принципиальные противники — не принимаете ничего нашего! Уж не говоря о том, что вы там чертите в конторах! Вы ж не задумываетесь — куда это идет потом и чему служит — важно, сколько вам за это платят! (Она вспомнила: «Я получаю восемь долларов в час», — хвалился мальчик из детства.)

…А кого мы выбираем и как выбираем — наши дела! Наша страна — как хотим, так и живем. Вы выбираете — ваши лейбористы или лейбор — вовсе тебе посторонние, однако ты голосуешь, за кого тебе предложат, и тешишь себя мыслью, что выбрала! Да его до тебя выбрали в ваших верхах, а ты только пешка в игре! Как же ты смеешь что-то толковать про наши выборы — у нас — свое, надо жить у нас, чтобы понимать, а так — даже доказывать тебе бесполезно!

Она говорила первое, что выплеснулось из нее, не думая уже о дипломатии общения за границей, как предупреждали ее: вежливость, корректность — мы гости в чужой стране. Не до вежливости ей было сейчас перед теми, кто будет прослушивать ее, и пусть что-то звучит не так — по логично пли наивно, главное, это не то, что ждали от нее, если ждали действительно…

Она не заметила, когда успокоилась спутница, словно водой смыло эмоции, словно не кричала та только что со слезой в голосе, куда что делось!

— Хватит вам спорить, мы подъезжаем, — сказал спутник. — Я тебя сброшу здесь, на повороте (это — жене. Той нужно было куда-то по делу, в Мельбурне, в этот единственный ее вечер пребывания с ними — удивительно…).

— Что, у тебя не выключено было? — спросила его спутница при выходе из машины, имея в виду черный аппаратик с красными и голубыми клавишами, вполне неподдельно и просто, так что она засомневалась: может быть, все это напрасно намотала себе в голову?

— Он в другом месте выключен, — сказал спутник. И это все. И можно бы закончить разговор на тему, если бы не еще одна фраза, почти ночью, когда он вез ее по совсем глухому от темноты городу из гостей, потому что надо же было как-то запять вечер, и весь вечер она что-то ела и говорила, механически, не вдумываясь в ничего не значащие застольные слова, потому что голову сжимала обручем боль уже физическая, почти слепота, что наступает вслед за внутренним стрессом. От сознания, что они могли… Эта девчушка могла! Та самая, с которой сидела она в одной щели бомбоубежища, глядя на одни и те же августовские звезды, на вторую ночь войны, сорок пятого года, когда ждали, что будут бомбить город советские самолеты. Но они не прилетели, прогудел отбой, и эту кроху, заспанную и теплую, завернутую в одеяло, унесли под утро досыпать домой. И та самая, что прибегала к ним в сад угоститься ранетками, потому что на их участке не росло таких красненьких… Дедушка тряс яблоню, и та, вереща от восторга, выбирала их из травы и толкала в карманы передничка. Та самая…

И ей хотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы ей так показалось, померещилось в результате многих детективов, прочитанных и просмотренных — Штирлиц, «Мертвый сезон»… И она уговаривала себя, что ошиблась и возвела напраслину на этих милых и гостеприимных ребят. И почти уговорила.

Он остановил машину против гавани Мельбурнского порта, в виду дробящихся в агатово-черной воде огней, разговор шел о спутнице — жене его. «Отчего такая нервозность и возбудимость? Непонятно. Переутомление пли характерно для их жизни — вечная напряженность: зарекомендовать себя, не утерять полезности, иначе тебя просто заменят?»

— Катюша взяла неверный топ. Я понимаю, вы вынуждены были отвечать так, а не иначе… — сказал спутник, как бы между прочим. Значит, от нее все же ждали ответа, и она, примитивно говоря, испортила им пленку!..