Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

…Натянута на столбах сетка. Висят на заборе, над волейбольной площадкой зрители — «палудины» из соседнего штаба НОА в своих болотного цвета кепи и курточках. Взлетает мяч в позлащенное закатом небо. И девушка у сетки в спортивной юбке, чем-то похожая на актрису Серову из идущего в городе фильма «Жди меня». Взрослая и неподражаемая. Вернее — образец, достойный подражания…

Вот где довелось встретиться, Лида Бричук! Как ты здесь? Почему ты здесь? Не проникнешь в душу человеческую!

Разговаривать в машине трудно — теснота. И сидела она напряженно — не измять платья! Женщины, что ехали с ними, толковали о своих семейных делах. Мужчина, перегнувшись через сиденье так, что оно слегка скрипнуло, задавал ей обычные австралийские вопросы: как там в Сибири и надолго ли в Си дней? А она смотрела на дорогу, потому что кварталы пошли, на парадный центр города непохожие: переезды и путепроводы, серый бетон и запыленная трава на откосах, и домики (уже не те, изысканные, под старину — в Ваверлей, где живет Сашка, и не так тесно сжавшиеся — ординарные домики без щегольства, на пустоватых без зелени участках).

И на всем странный налет серости, как за кулисами театра.

Дом, куда привезли ее, был такой же простой до предела и пустоватый, где не живут, а собираются однажды.

Смотрели со стены Брежнев и Гагарин. Мужчины, ширококостые не по-австралийски, без пиджаков и в распущенных галстуках, по причине жаркого вечера, толклись на крыльце и в коридоре, как бывает в ожидании начала. И женщины, кудрявые, в пестрых по-летнему платьях, резали что-то на кухне и носили на тарелках в комнату, как бывает перед всенародным застольем. И сейчас, когда они были собраны в тесном и низеньком помещении, а не вкраплены в иностранцев по большому городу Сиднею, неуловимым чем-то — осанкой или движением рук — схожие между собой, можно было сказать, что это — русские люди. Но не советские, нет. Снова неуловимое нечто отличало их от тех, в России… И настойчиво что-то напоминал ей этот клубик на краю чужой улицы и людей в нем…

Конечно, ее знакомили с председателем и видными членами и руки пожимали — из Советского Союза! А потом всей гурьбой, как ходят только русские, разговаривая на ходу, они пошли по чужим газонам, через дорогу наискосок, тоже в клубик, но уже другой национальности — будет лекция по международному положению, и там больше места. (Собственно говоря, так и живет вся Австралия — сбиваясь в кучки но нациям вокруг клубов своих — большей пли меньшей степени комфортабельности — греки с греками, немцы с немцами, и ни шага в сторону.)

Лекцию читал генеральный консул СССР в Австралии.

Где-то в ином месте, в Москве или в высших сферах дипломатии, был он, вероятно, совсем другим — собранным, деловым, жестковатым, а здесь вышел к столу президиума добродушно улыбающийся; совсем свойский человек, и серый пиджак снял, и на спинку стула повесил — для легкости разговора. И стал говорить с юмором и смешинкой, и той нарочитой простотой речи, которой принято у нас разговаривать на уровне пионерских встреч.

А взрослые люди сидели на тесно составленных стульях и слушали с откровенным вниманием, и руки тянули, задавая вопросы, и такая серьезная наивность была в этих вопросах, и такая далекость от действительности, в которой жила она сейчас, думала и тревожилась. Потому что это было непосредственной угрозой ее миру и ее близким, а для них, которым ничего не угрожало на этом невоюющем материке, просто отвлеченным понятием!

И тут она вспомнила, вспомнила, где видела все это, только за окном не душная сиднейская ночь, а Китай в морозной поземке! Харбин после сорок пятого года. Собрание местного отделения Общества граждан СССР. Было такое когда-то!

Город, разделенный на кварталы и на кружки, где на квартире у кого-то, где больше места, собирались по вечерам пожилые и слушали, что им говорят о Стране Советов, в которой они не были и понятия не имели, и нужно было хоть как-то приобщить их к ней, потому что все они получили в сорок пятом паспорта и числились советскими гражданами. А у молодежи своя организация — ССМ, идейных и передовых, и на стариков своих, в местных отделениях, она поглядывала чуть снисходительно.

Да, но то была закономерность изолированной событиями страны, и те старики, что тянули тогда руку с вопросом, — или нет их уже, или состоят теперь во всесоюзной армии пенсионеров и в делах международных разбираются на министерском уровне. А это? Это же ровесники ее — Новогородний клуб, Пристанский клуб и даже Союз молодежи… Почему же повернули они сюда, а не на Целину? Ошибка? Недоверие? Страх или легкость выбора — плыть по течению? И это не «инженеры и жены инженеров», а то, что у нас называют рабочий класс — свои руки кормят. И почему, не пожелав ехать туда, в реальную Россию, сюда они перенесли с этнографической точностью дух того местного отделения, не столько советского, сколько эмигрантского по своей сути, с повышенным обостренным умилением перед Родиной?