Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

— Почему они такие старые и работают? У нас такие уже дома сидят.

— Они не старые — просто климат, и потом у нас пенсия — только в шестьдесят пять…

…И опять идут пейзажи сельской Австралии — мягкие увалы под синим сияющим небом, купы кудрявых Деревьев, среди яркой зелени пастбища, похожие на ветряные мельницы вертушки на вышках: — так у них здесь качают из глубины воду. и, конечно, изгороди. Вначале она просто не замечала их, видела только горы в лесах и красоту земли, такой привольной и благодарной…

Изгороди — колючая проволока на столбиках — умело прятались в придорожном кустарнике, пунктирными ниточками рассекали склоны от вершины до подножия на равные квадраты. А потом стала замечать. Практически ты не можешь остановить машину и войти в этот лес, чтобы увидеть небо в просвет веток, потому что лес этот — чужой. Каждый лес — чья-то частная собственность, и если войдешь в него без спросу, хозяин имеет право применить огнестрельное оружие, как к нарушителю собственности. Ты не можешь взобраться на каменный уступ этой горы, и стоять там, и видеть синеву хребтов с высоты, и испытывать чувство восторга, близкое к полету, потому что это — чужая гора! (Есть смотровые площадки в национальных парках — стой, опершись на перила, и фотографируй на здоровье, а здесь нет!)

— Разве ты не хотела бы иметь собственную гору — у нас это возможно, — сказал Андрей, и было непонятно, всерьез он спрашивает или подшучивает. Нет, не хотела бы! Слишком мало — одна-единственная собственная гора, в противовес всем лесам и горам ее страны, где она может бродить и лежать и собирать грибы и дышать ветрами на вершинах!

— Но ты всегда можешь попросить разрешения зайти на чужой участок. Обычно они не запрещают. Мы так и делаем, когда едем охотиться…

Ничего-то не понятно им здесь, и разъяснять бессмысленно! И странно, стоило увидеть ей эти изгороди и понять их смысл, прекрасная зелено-голубая Австралия словно поблекла в глазах ее — поделенная, разрезанная, перегороженная… только океан, пожалуй, нельзя перегородить и распродать по частям. Берега его — да, к сожалению, но сам он — вольный и всеобщий и, наверное, потому, немеркнущий.

Вечерами, когда тень от мыса Каррамбин накрывала пляж и сразу холодел песок, считалось, что с океаном на сегодня покончено и нужно ехать куда-либо ужинать пли развлекаться. Гаррик сменял мятые шорты на выходные, Лиза наводила красоту, и опять приходилось нырять в. машину и нестись, раскачиваясь на поворотах. Небо над материком на западе становилось циста расплавленного металла, и резко очерченной, почтя черной рисовалась на нем изломанная линия гор.

Иногда Лизе не хотелось ехать далеко, и они пробирались относительно тихой дорогой вдоль берега до рыбного магазина, где розовая морская тварь продавалась во всех сырых и вареных видах, под стеклом и во льдах, и остро пахло морем. Они покупали пакет маленьких красноватых, похожих на креветок, подводных жителей, с нежным белым мясом под роговой оболочкой. Гаррик заворачивал на ближайший мыс, где так же, как «У капитана Кука», был обрыв и камни, о которые разбивалась изумительной синевы волна и росли все эти странные деревья, словно ставшие на цыпочки, на вытянутых из земли корнях, колючие, остролистные и хвойно-развесистые. И почти всегда были столы и скамейки, в тени и на ветерке в самой обзорной точке мыса. Они сидели, лущили как семечки эту мелкоту, вместо ужина, она смотрела на океан, как он меняет расцветку к ночи — лиловеет, словно наливается темнотой, начинают зажигаться вогнутые дугой берега, а там, к северу — зарево встает над светящимися столбами «Серфэйс-парадайза».

Но иногда Лизе, наоборот, хотелось сутолоки и движения ночной жизни, и они неслись, уже в темноте, в мигающем машинном потоке к этому острову света — «Жемчужине побережья». (Австралийские Сочи, только без наших здравниц, и поистине золотой берег — «Голд-Кост», потому что впитывает в себя доллары, как воду песок).

Они парковали машину где-нибудь в свободной щели среди прочих машин и вливались в толпу, праздную и неторопливую, плывущую в стеклянных стопках витрин, в отсветах огненных букв, мимо пальм и столиков на тротуарах — к набережной. Набережная была как световой коридор над морем, машинами вплотную уставленная, осененная созвездиями отелей и флэтов. А самого океана не было видно за барьером, только глухо гудел он, словно заявляя о себе и протестуя.

Лиза потянула их в итальянский ресторанчик «Пицца хат». Они сидели в интимном полусвете в красных кожаных креслах, за скатертями красными в белую клеточку, и все здесь было этих фирменных расцветок. Прямо из печи, в оболочке из фольги, им выдали нечто странное — пирог или блин пресного теста и на нем набросано вперемешку: мясо и рыба, и помидоры, и колбаса, и все это на прослойке из сыра, расплавленного и тягучего, как резина. Очень много перца, и вообще — «вкус специфический»! Пицца режется дольками, и больше одного такого треугольничка не одолеть!