Минут через пятнадцать двор ожил. Цепи сходились в конечной точке. Собака не унималась и наконец появился хозяин. Громко и резко заговорили на латышском. И… ничего не произошло. Точнее, произошло нечто.
«Там под сеном лаз. Спускайся туда», — негромко, но отчетливо произнес женский голос. Кто-то подошел к сеновалу сзади и давал Псу инструкции. Должно быть Дева Мария. Или Гертруда.
— Ты слышишь, русский? Точно посредине амбара. Быстрей вниз.
Солдаты были уже близко, они открывали двери амбара, когда он нашел кольцо на крышке люка подвального и, все силы собирая, приподнял его, проскользнул внутрь, больно придавив руку, и нащупал ногой лестницу.
Подвал оказался глубоким, обложенным кирпичом, это он определил, щелкнув зажигалкой. Никаких припасов здесь не хранилось, но пламя на конце пластмассовой игрушки нагнулось вправо, и он разглядел лаз. «Должно быть, с добрых военных времен», — подумал он, и не ошибся. Одинокий хутор, хорошая добыча и для партизан, и для тех, кто таковыми себя именует, а также для представителей всех властей, имевших место быть здесь. И психология хозяина хутора очевидно не изменилась со временем. Не выдавай пришлого человека, не тронь лиха, пока оно тихо. Власть переменится, он еще вернется. Тот, кого увезут в фургоне. А если его повесят на ближайшем дереве, придут его товарищи. Но, однако, нужно было вползать в лаз. Там наверху уже, наверное, добрались до люка. Он пополз. Пол чистый, утрамбованный, только вот воздуха что-то не хватает и опять предательский толчок, вначале под лопаткой, а потом навылет. Он потерял сознание.
И теперь он смотрел на свое скрюченное в лазе тело и на окрестности. Впрочем, панорама этого тихого леса не различалась вся. Следовало взлететь повыше и увидеть… Но это означало прервать назначенную связь. Впрочем, душа его недолго оставалась в недоумении. Ангел озаботился, и он услышал: «Передохни».
Теперь можно было подниматься в звездные выси и предвкушать иные миры. Теперь он знал, что сможет вернуться…
Но панорама этого леса и полей вдруг необъяснимо расширилась и ночные огни на обширнейшем пространстве, заключенном между морями и океанами, явились ему все. Он летел над тонкой границей, где ночь была неотличима ото дня, и где ночь и день перетекали друг в друга плавно и невозвратно. И тончайшее это состояние границы и было состоянием страны. Города и поселки сменяли друг друга. Они более не блистали так роскошно, как прежде, россыпями ночных огней. Но еще бежали по своим смешным колеям поезда, и люди в них просыпались или засыпали в зависимости от того, что считалось ночью и днем там, на сопряжении колес и рельсов. Он видел одновременно все поезда и дороги и был этим немало изумлен. Но более того — он видел и лица людей сквозь крыши вагонов и домов, сквозь перекрытия и другие разнообразные преграды. Он летел, и где-то внизу, впереди него перемещалась некая неживая тень, которая и была проводником его в этом непредвиденном путешествии. Тень качнулась к северу, и он оказался над Аландскими островами. И, странным образом, различил русские названия улиц, сохранившиеся от тех времен, когда наши моряки совершали предвечерние прогулки по улицам. Потом, сопровождающие его неспокойную душу резко взмыли вверх и растворились вместе с ней в каком-то созвездии. И он увидел звездный ад, но не имел времени для его постижения. И уже опускаясь к земле и водам, ангелы едва не задели крыльями Гельсингфорс. В Суоми все спокойно. Губерния в отличном состоянии. Над губернией чистое небо и звезды. Ранее он бывал здесь часто, транзитом, по мелким делам и для получения каналов связи. Финляндия набита под завязку шпионами всех стран и народов, всех времен и того, что под временем подразумевается. Не успев как следует рассмотреть леса и реки этой окраины, он был вынужден устремиться на юг и перемещался столь быстро, что остановка мгновенная стала неожиданностью полнейшей, но и необходимейшей. Внизу покачивался в мерном своем перемещении Днестр. Совсем рядом возносилась другая душа. Окончательно и невозвратно. Но он не успел проследить Божественный пунктир. Трассы, овеществленные и свинцовые, обозначили Кавказ. Жалость или ее подобие пришли к нему и застили то, что должно было быть очами. А над террасами и нагорьями парило множество непринятых душ.
Потом пришло млечное безмолвие и его оставили ненадолго, все же надзирая, но вскоре полет пересилило несоответствие времени и междувременья. И вот уже Охотское море и заставы, хранящие остров Шикотан и другую окраину, несчастную и блистательную, вдруг приблизились, опасно и зло. Нужно было возвращаться — и лес этот латышский возник вместо океана, и послышалась спокойная и чистая музыка. Он очнулся…
Читать дальше