Леонид Могилёв - Пес и его поводырь

«Чудотворному Твоему образу припадающе, молимся Тебе, всещедрей Матери человеколюбиваго Владыки; удиви на нас пребогатыя милости Твоя, и прошения наша, приносимая Тебе, Скоропослушнице, ускори исполнити, все еже на пользу, во утешение и спасение коемуждо устрояющи».

— Я же не запомнил. Ты запиши.

— Будешь говорить своими словами. Тут еще частица креста животворящего. Мощи разнообразные. Примерно десятое место в иерархии у Дохиара.

— А первое?

— Запамятовал. Потом скажу. Лавра, вроде… Или Ватопед. Нет, Лавра.

Снова появился грек, пошел к себе в каморку и стал варить кофе на плитке. Саша тут же задумался, откуда здесь электричество. Есть ли дизель тут или солнечная батарея. Потом грек кофе стал пить.

— Поедем, Болотников. Не пустят.

— Как это не пустят?

Саша пошел внутрь, побыл там несколько и выглянул довольный. Пускали.

Далее следовал ритуал заполнения анкеты. Переговоры вел Пес. Себя он назвал директором по рекламе, а Сашу — начальником автоколонны. Только вот имена покойных отца и матери переспросил. Наконец мука анкетирования закончилась и их повели в комнату.

Это был не отель. Койки в два яруса, грубые одеяла и пружинная сетка. В помещении более никого. Можно выбрать койки у окна и прилечь.

Короткая вечеря в греческом храме для Саши было делом уже несколько привычным. Подольше, чем в Дафнии, построже, но как-то и добрее. Монастырь. Пес прикладывается к иконам, Саша за ним, против часовой стрелки, потом идут в левый придел, становятся в стасидиях, ждут. Подходит дедушка, говорит что-то, показывает на правую сторону. Они кивают головами и остаются, но на всякий случай переходят несколько далее. Саша пытается понять, где же она, «Скоропослушница». Наверное, вот эта, самая старая, с трещиной и в скрепах. Саша говорит с ней, слушая службу вполуха. Однако пение греческое его пронимает. Все вокруг ново и необычно. По-взрослому. Наконец служба заканчивается, все опять прикладываются к иконам, Саша опять просит строгую женщину с ребенком на руках о чем-то тайном и оттого ему вдруг становится хорошо. Пес рядом.

Потом он первый раз трапезничал в монастыре. Смотрел за Псом, крестился, ждал, когда можно будет сесть за стол. Фасоль тушеная, в стручках, соленый какой-то овощ, вроде баклажана, оливки, хлеб. Полбутылки красного вина. Кислого. Хотел, было, он сразу стакан всосать, но заметил, что остальные прежде съели ложку-другую. Потом пригубили. Он же пригублять не умел. Нацедил кружку и выпил в три глотка. Пес на него покосился и хмыкнул. Трапеза была короткой и вскоре закончилась.

Монастырь был отстроен спиралевидно и, действительно, когда-то служил крепостью. На этих вот ступеньках и в коридорчиках, должно быть, людей резали ворвавшиеся турки или кто там еще. Лиходеи. Персы, пираты. Большевиков только здесь не было. А немецкие администраторы даже охрану поставили. На весь полуостров. Это в вину отцам вменяют. Сотрудничество. И родные коммунистические пропагандисты не уставали укорять. А дело было не совсем так. Мрак веков. История многовекторна и чудна. Не постичь ее, проклятую. После трапезы Саша затеял постирушку, а потом нашел укромное место на балконе, на самом верху. Нежнейшее солнце на пути к закату согревало лицо его и руки. Он просидел на балконе довольно долго, пока не высохло его бельецо, и поплелся в комнату. Тем более, что голоса трудников приближались. Не хотел он с ними быть, сам не понимая, почему. Не нравились они ему с утра.

Пес лежал на койке своей и смотрел в потолок.

— Странное дело. В помещении нет иконы.

— А должна быть?

— А как же…

— Ну. Я попросил.

— Чего ты попросил?

— Ну, там, всякого…

— У кого?

— У Богородицы. Только «Скоропослушница» какая-то странная. Доска расколота. Оклада нет серебряного.

— Да где ж ты ее видел? Когда?

— А в храме.

— Это, брат, другая икона. А ту самую утром покажут. Она у них в притворе. А, может, не покажут.

— В каком притворе? Где притвор?

— Ты привыкай. В монастырях бывает по нескольку храмов. Всякое бывает. Реликварий. Костница.

— Значит, зря просил?

— Зря ничего не бывает. Дорогу запомнил?

— Куда?

— В церкву. Тут не мудрено заплутать. На литургию один пойдешь. Я устал. Спать буду.

— Как это один?

— Да вот так. Не дрейфь, Болотников. У вас весь род талантливый и богобоязненный. А людей резали по ошибке. Потом каялись. Или так жили. Но богобоязненно. Дерзай, авиатор. — И повернулся на бок.

— А как же знать, когда?