Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха

Потребовалось некоторое время, чтобы окинуть взглядом все. На стене, над аккуратно заправленной постелью, висела карта мира, которая заменила собой плакат с динозавром, купленный в Музее естествознания, чтобы помочь сыну устроиться в новом жилище. Бифитер поглядел на маленький черный крестик, который Милон нарисовал в устье реки Ориноко, откуда его любимый тауэрский узник, сэр Уолтер Рэли, начал поиски Эльдорадо. На комоде стояло зеркало в подвижной раме, которое бифитер увидел в витрине антикварной лавки и тут же купил, несмотря на немыслимую цену, чтобы не пришлось навешивать зеркало на закругленную стену. Рядом с ним стоял флакон пахучего лосьона после бритья; мальчик был еще слишком мал, чтобы бриться, и Геба Джонс уверяла, что этот флакон доказывает влюбленность Милона в Шарлотту Бротон.

Он подошел к комоду, взял щетку для волос и потрогал темные волоски, застрявшие в ней. Он вспомнил свои слова о том, что хочет, чтобы Милон унаследовал гены матери и не поседел рано, как его отец. Постоял перед книжным шкафом, наклонился, чтобы прочитать названия на корешках. Взял спичечный коробок, лежавший на полке с книгами о Гарри Поттере, открыл его и сразу узнал пятидесятипенсовую монетку, которая пропутешествовала по внутренностям, едва не погубив его мальчика. Затем взял аммонит, повертел в руках, вспоминая, в каком восторге Милон был от этой находки. Ставя аммонит на место, он заметил засунутую между книжками фотографию. Он вытащил ее и, когда увидел улыбающуюся Шарлотту Бротон на фоне зубчатой крепостной стены, подумал, что жена была права.

Отодвинув стул, он сел за письменный стол, и провел ладонями по деревянной столешнице, с которой Геба Джонс всегда старательно вытирала пыль. Поглядел на стопку папок и взял одну, которую узнал. На обложку был приклеен квадрат бумаги, не вполне ровный, с надписью: «Побеги из лондонского Тауэра».

Бифитер открыл папку, вспоминая те времена, когда они вместе трудились, собирая сведения. Они ходили к преподобному Септимусу Дрю, признанному авторитету в данном вопросе, сидели за его обеденным столом, ели пирожные с джемом, пока он изображал в лицах почти сорок случаев побега. Бальтазар Джонс посмотрел на первую страницу, посвященную Ранульфу Фламбару, епископу Даремскому, первому высокопоставленному заключенному Тауэра, которому посчастливилось совершить и первый побег. Он прочитал записи сына о том, как епископ как следует напоил своих охранников и спустился со стены по веревке, тайно доставленной ему в бочонке вина.

Перевернув страницу, он пробежал глазами статью о Джоне Джерарде — тот просил у своего надзирателя апельсины и писал их соком, который проступал только в пламени свечи, между строк вполне невинных писем своим друзьям. План удался, и иезуитский священник бежал с товарищем по несчастью, Джоном Арденом, съехав по веревке, протянутой от Колыбельной башни до причала. Дочитав, бифитер вспомнил все секретные письма, которые они с Милоном написали друг другу, к большому недовольству Гебы Джонс, которая никак не могла понять, куда деваются ее апельсины.

В конце папки он нашел несколько пустых листов с одними лишь именами узников и представил, какую высокую оценку получил бы Милон в школе, если бы прожил еще и успел завершить работу. Он вынул из стакана на столе карандаш и подержал, как держал его когда-то сын.

Подойдя к шкафу, бифитер распахнул дверцы. Он почувствовал запах Милона и на мгновение окаменел. Наконец он все же поднял руки и начал передвигать вешалки, вспоминая, как выглядел сын в том или в этом. Затем оглядел ботинки, выстроившиеся на дне шкафа, и подумал, какими маленькими они теперь кажутся. Не в силах больше выносить знакомый запах, он закрыл дверцы, погасил свет и, пробираясь в темноте на ощупь, медленно пошел вверх по лестнице своего опустевшего дома.

Конвульсивно дернувшись в последний раз так, что его артритные колени едва не свело судорогой, смотритель воронов рухнул на Амброзин Кларк. Он лежал, вдыхая запах кулинарного жира, исходивший от ее волос, а птицы испуганно метались кругами по всему птичнику. Их перепугали экстатические вопли поварихи, которая ерзала по дощатому полу при каждом движении его бедер. Понемногу испуганное биение крыльев затихло, и только туканы продолжали выписывать круги, переливаясь всеми цветами радуги.