— …Имейте в виду, самое здесь паршивое — это они. Косматов особенно, — вскрикивая, жаловался охотовед. — Мишка и Доля — те тоже дерьмо, но Косматов особенно. Это просто смешно, будто я здесь главный. Косматов — вот кто главный! Мишка и Доля — те тоже главные, а Косматов — он самый главный. Потому что мясо… Вся шваль здешняя, все шесть деревень — они все родня и все лентяи. Они всегда были лентяи, при всех царях. Они всегда были приучены: если земля дрянная, если песок, то и ладно. А в лесу зато раздолье, в лесу мясо. Забил лося, забил двух, и жри целую зиму… Спрашивается, что говорит закон? Закон говорит: хочешь мяса — иди ко мне, покупай лицензию. Убил — излишки туши сдай, иначе будет худо… Теперь спрашивается: кто должен стеречь закон? Я и мои егеря: Мишка, Доля и Косматов… И последний вопрос: откуда они взялись? А из этой же швали, местные, всем родня. И всей родне втихаря поставляют мясо. Имейте в виду, на научной основе. Кто работает и бездетный — тому меньше, а другим — тем больше, дескать, поглядите, какие мы справедливые… А как ты справедливый, спрашивается, зачем закон грабишь?
— Ты и сам стреляешь втихаря, — сонно перебил Живихин.
— Мне можно, — убежденно сказал охотовед. — Огорода нет, коровы нет, дом казенный, никакого хозяйства нет. Самообеспечение, вынужден. Хотя выговор имею. Стукнули на меня, будто я незаконно постреливаю. Косматов, думаю, и стукнул. Превентивный удар, чтобы я поскорее отсюда смылся.
— И смоешься? — спросил Воскобоев.
— Без вариантов, все смывались. — Охотовед плеснул себе водки, но пить не стал, стесняясь пить в одиночку.
— А скрутить их? Вот так их взять? — Воскобоев сжал кулак и мягко, но грозно опустил его на стол. — Вот так — не можешь?
— Не могу, — уверенно ответил охотовед, с уважением разглядывая воскобоевский кулак. — Они, паршивцы, ночами все, ночами, и следов никаких… А если поймаю, если чуть зубки им покажу — считай, пропал. Никто мне в округе стакана воды не подаст. Больной свалюсь — врача не позовут, подождут, пока сдохну.
— В этом доме еще никто не умирал, — утешил Живихин…
Трутко так и не узнал, чем кончился разговор: звуки голосов разом ушли куда-то, и свет погас, а когда майор очнулся, то увидел перед собой новые лица, улыбающиеся и небритые.
— Хватит кобениться, пейте, я сказал, — брезгливо бубнил охотовед. — Пей, Косматов.
— Ну раз начальство велит, — сказал благообразный Косматов, — Миша, Доля, выполняйте!
— Есть! — отозвался юный Доля и разлил водку по стопкам.
Старик Миша застенчиво забормотал:
— Давно товарища полковника не видели, обязательно нужно выпить с товарищем полковником… А вы соснули, товарищ майор?
— Переборщили вы с печкой, — отозвался Трутко.
— По-другому нельзя, — сказал Мишка. — Дом худой, выдует… Крепче натопишь, не так скоро выдует.
Выпив со всеми, майор вновь забылся, а когда пришел в себя, егерей за столом уже не было, и полковника с Воскобоевым тоже не было. Крепко держа майора за локоть, охотовед помогал ему подняться из-за стола.
— Идем, идем, я постелил, твои уже легли… Тулупом укройся, не забудь, а то закоченеешь…
— Зачем тулуп, душно, — бормотал Трутко, едва шевеля губами и послушно следуя за охотоведом…
Он замерз во сне и проснулся. Свернувшись младенческим калачиком, долго лежал без движения под казенным байковым одеялом, грелся собственным дыханием и не согревался, ждал, когда сам собой вернется сон и убьет в нем чувство холода. Но сон не шел, пришлось вставать и отправляться на поиски тулупа. Больно застудив ноги на ледяном полу, Трутко нашарил в темноте спасительную овчину и вернулся в постель, пугливо прислушиваясь к посвистыванию ветра в щелях и пазах, к его стонам и вздохам на чердаке. «Жутко теперь там снаружи, жутко теперь в лесу… А на озере? И на озере», — думал майор, старательно заворачиваясь в колючий, пахнущий пылью тулуп, и, когда умостился, почудились ему иные, неровные звуки. Трутко вжался ухом в обои и вскоре узнал резкий, как хлопки мухобойки, кашель полковника Живихина.
… — Напрасно, — откашлявшись, сказал Живихин. — Напрасно молчишь, будто уснул… Ты как хочешь, капитан, а мне не нравится, будто все перед тобой виноваты. Ты теперь и со мною так, будто я перед тобой виноват. И получается, будто даже сама Авиация против тебя виновата, а это — не по-хорошему. Она тебя сделала. Она все для тебя сделала, а благодарности, Воскобоев, я что-то в тебе не слышу. Слышу одну гордость, а чем гордишься, непонятно… Ты не лучше всех нас. И все мы перед Авиацией как голенькие, все мы — ее дети. Если она кого из нас и посечет — сегодня тебя, завтра, может, меня, — одно спасибо нужно ей сказать, и больше ничего. Посечет, и на пользу… И нечего мне морду воротить, нечего, говорю, молчать, будто уснул.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу