Иэн Бэнкс - Чистый продукт. В поисках идеального виски

Здесь необходима некая степень механической сопричастности: даже не самый лучший водитель испытывает своего рода дискомфорт, слыша, что мотор работает на слишком больших оборотах; аналогичным образом, когда автомобилист чувствует, что движок «мурлычет» и машина «довольна жизнью», его ощущения свидетельствуют о том, что автомобиль работает именно так, как предусмотрено конструкторами для данных условий.

Поэтому, когда мчишься в открытом «Порше 911» так, что ветер гудит в ушах и треплет волосы сильнее допустимого, особенно если испытываешь это долгое время, – именно ощущение, что тебя третирует воздушная струя, заставляет жать на газ, соперничая с силами природы.

Таким автомобилем и нужно управлять в соперничестве с силами природы, бесполезно соревноваться разве что с ливнем (хотя благодаря воздействию той же воздушной струи можно ехать с откинутым верхом и при этом оставаться сухим. Пока не остановишься у светофора. Тут-то уж вымокнешь до нитки). Тем не менее одна из самых больших загадок в жизни автомобилиста – почему такое огромное количество людей в солнечные дни не откидывает мягкий верх своей машины?

Да, и не только в знойные дни. Самое большое удовольствие откидной верх дает в прекрасный безоблачный, свежий и солнечный зимний день. Потребуется уличная одежда, шапка и, может быть, перчатки, возможно, потребуется даже включить отопление, но сама радость от того, что ты на природе, над головой у тебя синее небо и тебе никуда, ни к кому не надо спешить, несомненно, стоит того, чтобы ее испытать, пусть даже со стороны ты порой выглядишь чудаковато.

Еще более тонкая штука: при езде в «Порше 911» начинаешь ценить многое из того, на что прежде не обращал внимания: проезд вдоль стен, под мостами и по тоннелям. Все эти твердые поверхности отражают шум двигателя (он, как вы помните, у вас за спиной, так что машина оставляет шум сзади, а не прорывается сквозь него, в отличие от машин с передним расположением мотора), а шум от него – это нечто: басовый металлический стук, напоминающий секстет из почти не приглушенных пневматических дрелей.

В следующей поездке заручусь помощью представителя островной расы… Кен Маклауд как раз таков: уроженец острова Льюис (Lewis), входящего в архипелаг Внешних Гебридских островов, известных также под собирательным именем Лонг-Айленд – «Длинный остров». Особенность этого без сомнения романтичного архипелага состоит в том, что местное население вынуждено круглый год вести борьбу за выживание и идти на компромиссы с природой. Предки Кена – родом с острова Скай (Skye) и из «материковой» деревушки Лохкэ́ррон (Lochcarron). Сам Кен Маклауд рос в многодетной семье на острове Льюис, но в шестидесятые его отца, проповедника Свободной пресвитерианской церкви, перевели в Гринок. Для Кена это переселение оказалось куда более тяжелым, чем для меня (примерно в то же время) – переезд из Файфа в Гурок. Мы всего лишь перебрались примерно за семьдесят миль – от одного побережья к другому, через центральный промышленный район Шотландии. А для семьи Маклаудов, особенно для детей, расставание с Льюисом, с его первозданным, чистым атлантическим побережьем, и знакомство с Гриноком, загазованным и шумным, с многоквартирными домами и портовыми кранами, было равносильно переезду в другую страну, если не на другую планету.

Познакомились мы в гринокской средней школе. Кен был соредактором школьного журнала и прослышал, что я пишу рассказы (подозреваю, что меня заложил Лэс). По моей версии, у меня образовался свободный урок, и я валялся на травянистом склоне близ школьного стадиона, наблюдая, как старшеклассницы играют в теннис. Тут передо мной откуда ни возьмись появился Маклауд, в больших шипованных ботинках и толстых твидовых брюках, подпоясанных кожаным ремнем, будто позаимствованным у водолаза. Я сдвинул солнцезащитные очки на лоб, вздернул брови и спросил:

– М-м-м?

– Ты, говорят, рассказы пишешь, – сказал он нараспев.

– Ну как бы да, – холодно процедил я (а сам подумал: «Интересно, во что еще втравил меня этот негодяй Макфарлан?»).

– А для школьного альманаха можешь написать?

– Не вопрос, – ответил я, опустил очки и перекатился набок, чтобы смотреть мимо него или хотя бы делать вид, что наблюдение за старшеклассницами требует моего полного внимания.

Рассказ я написал, но поскольку в нем были малость ругательные слова, соредактор Кена, а по совместительству учитель, заартачился, и мой опус отвергли. Но я в ту пору мог написать сколько угодно таких юморесок, так что отказ не стал для меня серьезным ударом.