Александр Проханов - Последний солдат империи. Роман

― Вы ставите лейку на землю, идете в глубину сада, где ваш любимый пруд, на нем расцвели еще две белых лилии. Вы созерцаете их, вам хорошо, вы счастливы... Та ли это записка, где рассказывается об уничтожении тяжелых советских ракет «Сатана», о потоплении флагмана атомного подводного флота, о сокращении космических орбитальных группировок, о досрочном разрушении космической станции «Мир», о закрытии оборонных заводов, где производятся ракетное топливо, танковые подшипники и электроника для систем наведения?

Маршал не мигая смотрел на Трунько благодарным любящим взглядом, видел заросший пруд, две нежные белые лилии, и рыбки, подплывая к поверхности, сверкали как блестки.

― Там перечислены все программы, реализация которых ослабит обороноспособность страны.

― Вы смотрите на березу, на ее белый ствол, на высокие ветки. Видите, как прилетела и уселась на ветку птица с розовой грудкой и чудесно поет. Вы слушаете малиновку, и вам хорошо... Не могли бы вы передать мне эту папку?

Маршал не сводил блаженного взора с Трунько, который, казалось, держит в невидимых щупальцах глазные яблоки умиленного старца, медленно их покачивает, и от этих нежных покачиваний рождаются восхитительные видения.

― Конечно, я передам вам папку, — Маршал, не опуская глаз, на ощупь открыл ящик стола, запустил в него длинные руки, извлек тонкую папку, протянул Трунько. Тот быстро принял, раскрыл. Бегло пролистал несколько листков папиросной бумаги. Пока читал, глаза Маршала остались без присмотра, и в них стала появляться тревога, неуверенность, веки дрогнули, и он собирался моргнуть. Но Трунько стремительно, грозно направил взгляд в глубину стариковских глаз, и они послушно замерли, остекленели, преданно смотрели на экстрасенса.

― Вы герой страны, фронтовик, любимец народа, — продолжал Трунько, пряча папку у себя на груди. — Вы защищали Родину на полях сражений, а теперь защищаете честь армии в своих замечательных телевизионных выступлениях. Вы заслужили отдых. Вы любите природу, птиц, цветы, прогулку по любимой аллее... Прошу вас, возьмите, ручку и напишите...

Маршал, погруженный в волшебное сновидение, внимал мягкому сладкому голосу любящего его человека. Медленно взял ручку, приблизил ее к бумаге. Не опуская глаз, с блаженной улыбкой, приготовился писать.

—Любимые мои, дорогие... — вкрадчиво диктовал Трунько, дожидаясь, когда его слова превратятся в строгие ровные строчки маршальского почерка. — В случившемся прошу никого не винить... Я очень устал и хочу отдохнуть... Я очень люблю птиц, и настало время самому стать птицей... Любящий вас...

Маршал завершил строку и держал над бумагой ручку, ожидая продолжения. Трунько, не отпуская остановившиеся глаза Маршала, приказал молчаливым спутникам:

― Приступайте!..

Один из них извлек из кармана сыромятный кожаный ремешок. Прошел к окну. Ловко вскочил на подоконник. Закрепил ремешок на высоком медном шпингалете. Ременная петля закачалась на фоне окна с белым златоглавым собором. Человек остался на подоконнике.

― Быстрее!.. — торопил Трунько, продолжая улыбаться, массируя взглядом глазные яблоки Маршала. — Вы птица... Вы прилетели на ветку березы... Вы поете... Вам хорошо...

Второй человек в черном подошел к Маршалу и поднял его со стула. Сильно, ловко приподнял легкое стариковское тело, подсадил на подоконник, и тот, что стоял наверху, поддержал Маршала, повернул его спиной к белокаменному собору.

― Теперь вам совсем хорошо... Вы на ветке... Кругом зеленые листья... Вы видите далеко... Видите дачу, своих детей, своих внуков... Вы птица и чудесно поете...

Человек в черных перчатках накинул на шею Маршала петлю, аккуратно затянул и спрыгнул. Маршал стоял во весь рост в парадном мундире, высокий, худой, с тощей шеей, на которой была петля. Золотые купола, чуть мятые, переливались роскошным праздничным солнцем.

― Кончайте! — приказал Трунько.

Люди в черном ухватили Маршала за тощие ноги, дернули, срывая с подоконника. Маршал повис, несколько раз трепыхнулся и замер,

* * *

В партийном здании на Старой площади, в гулком и пустом как фоб, в одном из кабинетов находились двое — Финансист и Ухов. Оба за маленьким столиком у открытого окна, перед целлофановым кульком вишен. Брали из кулька черно-красные ягоды, ели, выплевывали косточки в открытое окно, выходившее на пустой обширный двор, где не было теперь служебных автомашин, деловитых, с папками, аппаратчиков, серьезных, озабоченных посетителей, являвшихся в ЦК со всех концов страны. Розовые косточки летели в пустоту двора, падали на безлюдный асфальт. Пальцы у обоих были розовые от вишен, и время от времени они вытирали их о ненужную, не принадлежавшую никому занавеску.