Под воздействием старого доброго зелья Роки сценарии поведения Баснера в голове Шивы развивались и их содержание становилось настолько убедительным, что он почувствовал доверие к баснеровским лжетеоретизированиям. Шива даже коротко набросал кое-какие соображения по этому поводу, сохранив их где-то на границе сознания, с тем чтобы потом, при случае, проверить их.
Через какое-то время, неминуемо, трава начала мутить его мысли, и тогда к дому подошла тень Роки и постучалась в дверь. Дикий ужас взобрался вверх по водосточной трубе и пронзил мозг Шивы через крошечное окошко в ванной. Ощутив чье-то присутствие, когда посреди ночи он зашел в туалет, Шива поднял глаза и столкнулся с серозно-черным лицом. Печальный, изможденный рот Роки открылся, изрыгая докучливую мольбу: «Есть какая работенка, Док? Маленькая, крошечная, для меня не бывает мелких поручений. Я вычищу твои ногти за десять пенсов, да, вычищу, пока они не засверкают, как две половинки луны, о да, я справлюсь…» Шива смотрел не отрываясь в грустные мертвые глаза, после чего закрыл окошко с удивительной неспешностью, сменил одежду и спустил в трубу потраченную жизнь.
Дэвид Элмли сидел у себя в квартире в Тутинге. Она находилась на первом этаже блочного дома тридцатых годов, именовавшегося «Мимоза-Корт» и расположенного в двадцати метрах от Хай-роуд. Вокруг дома валялось битое стекло, росла пыльная трава, а в четырех этажах оттуда плоская крыша упиралась в монохромное небо. Ну и, конечно, от здания «Мимоза-Корт» расходились две спирали генетического кода южного Лондона: бесконечно перестраиваемые мясные лавки, международный пункт связи и ночной магазин. А за горизонтальными свинцовыми окнами дома скрывались невидимые жизни его обитателей.
Сначала Элмли снимал здесь комнату в квартире знакомого студента, который владел ею на правах аренды. В то время в квартире проживало четверо, каждый создавал собственный маленький мир в одной из кубических комнат, выходивших в узкий коридор. Тесная кухонька была неизменной базой для кулинарных экспериментов; кастрюли с чем-то бобовым бурлили на заляпанной жиром плите, странные фруктовые напитки готовились в массивном блендере. Элмли помнил тщательно составленные и развешанные графики дежурств, заполненные цветными полосками — свой цвет для каждого жильца, что порождало множество взволнованных противоречий. Теперь эти жесткие обвинения упрямого эгоизма и непоколебимые позы мученичества ощущались как наследие варварства, но, оборачиваясь назад, Элмли считал их всего лишь необходимыми колебаниями молодых людей на пути к взрослой атрофии.
Остались в прошлом пыльные растения в горшках и неудобные матрасы-циновки на полу, канули в Лету любимые потертые коллекции пластинок, постеров с выставок искусства в европейских столицах как не бывало, исчезли и сами одетые в джинсы студенты, которые сидели на коленях на ветхом ковре и забивали «косяки» с травой, искали языками губы друг друга, усеянные угревой сыпью, или играли в го. Один за другим, они были вытеснены собственными повзрослевшими клонами. Владение на правах аренды квартиры перешло к Элмли, а когда его бизнес был на гребне волны, он вышел из доли и в начале девяностых воспользовался своим правом купить квартиру по линии Совета.
Неудача брака с Митико столкнула Элмли в эту стабильность. Для Шивы Мукти не было сюрпризом то, что Элмли перепутал деловые мотивы с любовными отношениями — Шива понимал: кипучий и безосновательный энтузиазм побуждал Элмли видеть основу любого союза как нечто взаимозаменимое. Положение или убеждение — одно могло заменить другое.
Спустя годы Элмли обустроил квартиру со вкусом, но аскетично. Стены белые, паркетный пол выкрашен черным. Мебель и всякая техника — по минимуму, только самое необходимое и в основном по возрасту сопоставимое с самим зданием. Создавая эту среду, Элмли получал удовольствие, но теперь чувствовались холод и пустота, модернизм оказался пародией сам на себя.
После ухода Митико Элмли решил, что устроит себе достойную жизнь в качестве бакалавра. В его квартире хватит места и для работы, и для культурных поисков, и для хобби. Он станет путешествовать. В отличие от тех одиночек, что не умеют общаться с детьми, он поддерживал близкие и теплые отношения с отпрысками своих друзей. Как же бедные родители завидовали ему! Когда дети подрастали, они находили в дяде Дэвиде именно тот тип верного друга, с которым можно быть на равных, который видел разницу, когда дело касалось преодоления непростого этапа гормонального перехода от ребенка к взрослому.
Читать дальше