Мелвин Брэгг - За городской стеной

Тут она взглянула на часы и заторопилась домой. Время для работы приходилось выкраивать из четырехчасовых промежутков между кормлениями — очень не разболтаешься. Ричард пошел вместе с ней. На паперти он подержал ее хозяйственную сумку, пока она застегивала пальто на все пуговицы, несмотря на то, что тучи рассеялись, выглянуло солнце и от земли подымался теплый пар. Впоследствии Ричард узнал, что уборка церкви — всего лишь одна из безвозмездных обязанностей, которые Эгнис выполняла в деревне. Она убирала также помещение Женского клуба, развозила по четвергам на тележке готовые обеды, ходила в больницу поить чаем больных, заседала в церковном комитете, в комитете по устройству ежегодных карнавальных шествий и экскурсий для пенсионеров, да еще при всяком удобном и неудобном случае можно было услышать: «А уж это мы оставим миссис Бити». И все это делалось без тени самодовольства. Она, случалось, ворчала, что она одна такая ненормальная — отдувается за всех, смеялась над своей вечной занятостью, называла себя миссис Швабра и получала от своих общественных дел огромное удовольствие. Они давали ей возможность побыть на людях, так же как ежегодное участие в рождественском спектакле давало ей возможность попеть и подурачиться вволю, ко всеобщей радости — и к своей, разумеется, тоже. Именно контраст между хрупким внешним видом, скромностью манер, граничившей с робостью, и энергией, с которой она неизменно хваталась за работу и отдавалась веселью, и вызывал восхищение Ричарда, перешедшее впоследствии в преклонение. Она была хорошая женщина, очень скоро он начал считать ее лучшей из всех, кого он знал, самой искренней. Однако тихоней Эгнис отнюдь не была и, разойдясь, показывала себя подчас с весьма неожиданной стороны. Благопристойность, сдержанность, замкнутость, пунктуальность — все те качества, которые обычно приводят к известной сухости или в лучшем случае к снисходительному отношению к жизни, у нее служили трамплином к смеху, веселью и радостной готовности помочь.

Она выросла в большой семье — младшая из десяти детей, — и ей самой хотелось иметь семью не меньше. Но после рождения Дженис оказалось, что она больше не сможет иметь детей.

Они шли по дороге, и Ричард, неловко склоняясь к ней, слушал ее рассказы. Эгнис показала ему место, где прежде зажигались праздничные костры (она однажды разрисовала себе лицо жженой пробкой и напугала всех до полусмерти); место, где в былые времена выстраивались мужчины в ожидании найма (Уиф тоже раз стоял — тут она и увидела его впервые — и был очень обижен, когда она подошла и спросила: «Сколько просишь?»); трактир, называвшийся «Преисподняя».

— Об этом трактире рассказывают множество всяких историй, — говорила она. — Иногда сюда приезжали гончары; они открывали позади трактира базар и несколько недель кряду торговали своими изделиями. Они снимали зал и каждый вечер устраивали какие-нибудь развлечения: то надо было яблоки выуживать из бочки, то по шесту намыленному карабкаться и вообще всякие там игры — ну, вы знаете. А посуда, которую они продавали, была просто неописуемой красоты. Мы сами так ничего себе и не купили — по тем временам цены они заламывали немалые, — но у многих здешних до сих пор стоят на буфетах тарелки, купленные у тех гончаров. Они расписывали их вручную. Я не вру! Каждая тарелочка разрисована от руки. А уж фургоны! Ничего в жизни не видела красивее! Тогда еще, конечно, были лошади — это ведь все задолго до войны было. Но фургоны! Зеленые — ну и красные и желтые, — разрисованные и сверху лаком покрытые — просто загляденье. Я могла часами смотреть на них. Сколько раз я говорила Уифу, что если когда-нибудь променяю его, то не на другого мужчину, а только на фургон.

Она продолжала рассказывать ему о гончарах, и, глядя на нее — худенькую, в сером пальто и зеленой шляпке, — он невольно представлял себе белую березку, принесшую вдруг тропические плоды. Ему было так интересно, что он и не подумал, что держится с ней несколько покровительственно; позднее, вспоминая их прогулку, он порадовался, что такая мысль не пришла ему в голову.

Они свернули на дорогу, которая вела к их коттеджам, и теперь шли навстречу горам, освещенным большим желтым солнцем.

— Как хорошо с вашей стороны, что вы проводили тогда вечером домой миссис Кэсс, — смущенно сказала Эгнис. — Да уж, у нас ничего не скроешь. Билли Менн видел вас на дороге. — Она помолчала. — Вы ведь познакомились с Эдвином? Да, он живет в крайнем коттедже. Он все делает для нее — все, что может. Но она ни за что не хочет жить вместе с ним. Он ее кормит, а она иногда ругает его самыми последними словами. Я не хочу сказать о ней ничего плохого, потому что, по-моему, она человек больной. С головой у нее что-то. Но от лечения отказывается. Я к тому вам это говорю, что она могла наговорить вам про Эдвина бог знает чего, и было бы очень неприятно, если бы вы ей поверили. Ни один сын не мог бы сделать большего для своей матери, в особенности когда… а, да ладно, я просто считала своим долгом сказать вам, что Эдвин хороший человек.