Макс фон дер Грюн - Лавина

Во вторник еще сохранялась прекрасная погода. В десять утра я подписал у нотариуса Гроссера договор, уже подписанный Ларсом и Сашей. Все формальности заняли минут десять. Гроссер распрощался со словами:

— Желаю вам счастья и успеха, хотя у меня лично нет повода для веселья.

По дороге на завод я раздумывал над его странной фразой и нашел ее оскорбительной.

Я ожидал увидеть изменившийся, неспокойный, незнакомый завод, возбужденно дискутирующих людей, стихийное собрание коллектива. Ничего подобного. Внешний вид завода был самым обычным, производственный шум убеждал, что работа идет ритмично. Такая нормальная обстановка настолько сбила меня с панталыку, что я остановился перед административным корпусом, изумленный тем, что после письма Гебхардта все шло своим чередом, будто ничего и не случилось.

В приемной Шнайдера секретарша попросила меня минутку подождать. На ее письменном столе на самом виду лежало роковое письмо. Я сел и стал листать сокращенный выпуск газеты.

Потом вошел Гебхардт и вопреки своей привычке чуть ли не восторженно поздоровался со мной, спросил, как я провел праздники, заметил, что наконец-то погода меняется и теперь установится. Он взял письмо со стола, протянул его мне и спросил:

— Читали уже?

— Читал, — ответил я.

Наконец Шнайдер открыл свою дверь и сказал:

— Госпожа Кёрбер, пожалуйста, в течение часа ничем не беспокойте. Прошу пройти, господа.

Адам и Хётгер уже сидели в кабинете и кивнули нам, когда мы вошли.

— Прошу садиться, — сказал Шнайдер, — мы не задержимся дольше обычного, хотя повод не совсем радостный. Каждый из вас ознакомился с анонимным письмом, с начала смены я только и делал, что успокаивал рабочих и убеждал их в том, что это дело рук замаскировавшегося клеветника, за спиной которого, я уверен, стоят влиятельные круги, стремящиеся погубить нашу модель. Клеветник действует испытанным методом: того, кто мешает, легче всего дискредитировать с помощью какой-нибудь постельной истории. Такой метод насколько стар, настолько и подл. Слава богу, коллектив отреагировал на письмо так, как я и ожидал, а именно по принципу: кто пишет анонимки, у того у самого рыльце в пушку. Ну а теперь к делу.

Шнайдер взял в руки письмо и с кажущейся непринужденностью продолжил:

— В дни праздников, по данным вахтера, на завод приходили три человека. Господин Адам в страстную пятницу…

— Я забыл чертежи, и мне пришлось искать их в конструкторском бюро. Потом я взял работу домой.

— А коллега Хётгер? Чем ты занимался на заводе в течение получаса?

— Я писал дома доклад для очередного общего собрания, для этого мне понадобился последний протокол. Он лежал в шкафу, в комнате производственного совета.

— А вы, господин Гебхардт? Вы были здесь в страстную субботу. Что вы делали на заводе?

— Господин Шнайдер, хотел бы попросить, ведь это как допрос.

— Если угодно — да. В конце концов, это письмо не первоапрельская шутка. Причем речь идет не обо мне лично, речь идет по меньшей мере о судьбе фирмы, это, видимо, ясно каждому. И я уверен, что в случае с письмом, пусть это даже дело рук одного человека, без подстрекателей не обошлось. Нас хотят задушить и нашли кого-то, кто прекрасно осведомлен о наших внутренних делах. Недурно! Этот человек хорошо знает адресную картотеку. Он предусмотрел, чтобы членам правления письма не посылали. Или, может, вы получили письмо с курьером, господин Гебхардт?

— Я? Разумеется, нет. Почему вы спрашиваете?

— Ведь я спрашиваю не только вас, но вас особенно.

— Ничем не могу объяснить это письмо.

— В самом деле не можете, господин Гебхардт?

Шнайдер вынул из синей папки, лежавшей перед ним на письменном столе, три листка с рукописными набросками и поднял их над головой, будто мы не знали, в чем дело. Потом он встал и аккуратно положил листки на курительный столик, возле которого сидел Гебхардт.

Гебхардт побледнел и вдруг резко схватил и скомкал листки.

— Господин Гебхардт, это всего лишь фотокопии, — сказал Шнайдер. — Оригиналы я передал адвокату, который от моего имени привлечет вас к суду. Обычно вы сама осторожность. И вот впервые изменили своим привычкам. Зачем же вы оставили эти листки у себя на письменном столе? Почему не уничтожили их? Ваши покровители будут очень раздосадованы. Это господин Зиберт, господин Цирер, господин Вагенфур?

Гебхардт растерянно оглядывался по сторонам, потом сделал вид, будто хочет на кого-то наброситься. Хётгер и Адам смущенно уставились в пол. Все молчали, и вдруг Шнайдер расхохотался, пряча за смехом горечь разочарования и гнев.