Фигль-Мигль - В Бога веруем

А куда смотрела Мадам, пока Евгений так неосмотрительно неистовствовал? Неужели не было никакой возможности пресечь вредное безумие? Отчего же сразу пресекать? Может быть, безумие было совершено с ее ведома — бывает ведь, что властолюбие побеждает не только здравый смысл, но даже алчность. Захочется, вы знаете, низких льстецов, высоких трибун, приветственных кликов — Бог весть чего, — и так обламывает слышать эти клики из телевизора не в свой адрес. Если супруг никуда не годится — хоть бы он в барабан стучал на досуге или дуэты с кем-нибудь пел, — пусть устраивает перформансы на площадях и в скверах: кто только ни попадал во властители дум прямо со сцены балагана. Сброд видит отражение своего любезного, но непримечательного лика в подправленных мудрым резцом чертах фигляра и вознаграждает, рукоплещет, смиренно несет цветы и сердца — не греческой же ему скульптурой любоваться, в самом деле. Подлая, бессмысленная, тупая чернь! Эй, вы чего так психанули? Уж не прогорел ли ваш собственный балаганчик? Какая черная шутка, беспощадный друг. Вы за нее поплатитесь.

Мадам пролистала книжку, которую дал ей Аристид Иванович, и не нашла там никакой ведущей женской роли. С этой точки зрения выгоднее, конечно, было вводить христианство — там и Богоматерь, и Мария Магдалина, — но как его во второй раз введешь, тем более что и в первый все получилось довольно печально, для ведущих женских ролей также. Более того, в книжке не было предусмотрено никаких андрогинных гностических божеств — их еще можно было бы толкнуть под брендом унисекса, — и даже значилось, что у манихеев само понятие пола греховно. А что прикажете делать с абсолютным запретом на деторождение?

Мужчины и женщины, которым запросто сообщат, что они не больше чем недоделки, выкидыши изнасилованной природы, скорбное недоразумение, не почувствуют себя польщенными. Нельзя обидеть сразу всех и знать, что кто-нибудь обрадуется; только умение находить целевую аудиторию обеспечивает проповеди успех, а проповеднику шансы. Это простой пример: с грязью нужно смешивать кого-то одного, как мудро делают Библия и феминистки, сообщая мужикам либо теткам об их первородстве. Что бы вы ни сказали, лучшая — на ваш выбор — половина человечества останется довольна. Или вы думаете, что понятие “формат” придумали на радиостанциях?

Мадам листала и поражалась количеству вещей, не сулящих манихейству никакого будущего. У нее был ясный, сухой, очень спокойный ум. Трудность задачи не вдохновляла ее на немедленные свершения. Она видела, что чепуха с царями Мрака хороша только на картинках — Босх, Отто Дикс, все такое, — и кричащие от боли овощи не вызовут, возможно, возражений в качестве натюрморта, но как об этом говорить? Вот что это: “Помысел — творческое начало божественной либо темной сущности”, “печаль — злой помысел тела”. Начни толковать с народом о помыслах, он тебя живо опечалит; о судьбе собственного тела сможешь только догадываться. Короче! Можно заставить народ изучать что угодно — вот в детских садах сейчас изучают “петербурговедение” и “театрализацию”, — но он же изучает и глумится, а глумления родного народа не выдержит ни одно вероучение, будь оно хоть трижды истинное. Народ любит простые, наглядные вещи — что-нибудь вроде сатанизма, коммунизма, пышного пасхального шествия — и склоняется всем сердцем к той церкви, которая все делает за человека: поет, молится, блюдет и на веревке, как упрямого осла, тащит за собой воображение и совесть прихожанина. Еще короче! Короче говоря, манихейство — игрушка для людей с запросами. Да и им ни к чему.

Конечно, с гностиками или неоплатониками вышло бы еще хуже.

Если долго и упорно разбрасывать баксы, что будет, вдумчивый друг? Девальвация, что же еще! Только сколько придется потратить времени — хоть бы бумажки были сотенные… В одном долларе нет ни полета, ни фантазии, ни угрозы экономических потрясений; с таким же успехом можно раздавать презервативы и кормить бездомных зверей бесплатным супом. “За кого агитируем?” — спрашивали Евгения, и Евгений виновато пожимал плечами, а Негодяев торжественно и серьезно отвечал: “За Господа Бога”, — и улыбался, помедлив, и кое-кто говорил: “а, понятно, секта”, но кто-то, машинально складывая банкноту, уносил все же не ее, а эту улыбку — как хрупкую драгоценность или нежный засушенный цветок, диковинку, — чтобы неожиданно находить ее потом на засохшей коре лиц самых разных американских президентов.