Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Уже, пока Куля проходил курс адаптации в СИЗО в надежде на помощь от своих партнеров и друзей, от тех на кого он в этом надеялся больше всего, вместо помощи пришла новость поражающая больше всего. Воспользовавшись тем, что с Кулей какое-то первое время не было связи, Лекс, встретившись под предлогом предоставления помощи с растерянной от невероятных обстоятельств Ириной, женой Кули, предложил ей подписать документ, передающий право аренды участка в Крыму другому юридическому лицу. Ирина отказала, сославшись на то, что не может такого сделать без распоряжения на то ее мужа. Столкнувшись с такой твердой позицией Ирины, торопясь в опасении прогавить подходящий момент урвать в наглую чужой сладкий пирог целиком, Лекс не раздумывая прибегнул к радикальному методу. Не смотря на то, что он за все это время общения с Кулей, за время борьбы за Крымский участок стал не просто другом ему, а еще и другом всей семьи, Лекс не моргнув глазом пообещал Ирине для начала сжечь ей машину, если она не сделает так, как он ей настоятельно рекомендует. Буквально опешив от таких слов от "друга" мужа, а кто такой Лекс на самом деле Ирина знала, она со слезами страха на глазах подписала все, что он потребовал.

Ирина, почувствовав дикое одиночество, т. е. полное одиночество в таком, ранее ей неведомом диком мире, где вчера еще казалось бы хорошие люди, сегодня, так запросто показывали свой истинный волчий оскал, от которого буквально веяло ужасом, была очень напугана. Мало того, что ее муж, ее надежда и опора семьи, ее каменная стена всех внешних невзгод, внезапно и непредвиденно сам оказался в ситуации, когда нуждался в помощи, так теперь ко всему еще и над ней с ее ребенком нависла угроза… Естественно, как женщина и как мать, защищая свое дитя, она выполнила требования Лекса, и Куля, узнав вскоре об этом, не смог ее ни в чем обвинить и упрекнуть. Слушая в постфактуме эту душераздирающую историю от любимой по телефону из тюрьмы, которая пересказывала в деталях всю встречу и разговор с Лексом, виноватым, а точнее извинительным тоном в слезах, страхе и обиде, Куля был в ярости и в отчаянии до безумия. Самое родное и дорогое, что у него было, подверглось опасности и вражеской атаке. Его девочки очень нуждались в нем, в папе и в муже, а он ничего не мог предпринять, и никак не мог им помочь. Ощущение собственной беспомощности резало грудь на куски. Он попытался дозвониться до Лекса, до Африки, но все было тщетно, да вообще-то и логично. После того, что Лекс сделал с Ириной на словах ему Куле добавить было конечно нечего, и тот, и другой из Кулиного кругозора просто пропали. Но душевная боль от подлого предательства Лекса была всего лишь каплей в море тех эмоций, которые вызвало чувство собственной беспомощности. Переживать страдания своих близких и опасность своих детей, их матери на расстоянии, и не иметь возможности при этом что-либо предпринимать — это было высшей пыткой для Кули. Он действительно впервые в жизни переживал такой шквал раздирающих душу чувств, и даже благодарил бога, что менты еще не дошли до того, чтобы использовать подобный прием в своих собственных, шкурных интересах. Это было как сто курящих слоников одновременно, и выдержать такое было бы не реально живому человеку. Ирина плакала и извинялась в трубку телефона за то, что она испугалась, а Куля в свою очередь со слезами на глазах, до крови кусая свои кулаки, изивнялся сам, за то, что подставил ее под удар, за то, что не смог ее защитить, когда это стало необходимо, а еще пытался ее хоть как-то успокоить, не имея возможности даже ее обнять… И видит бог, тогда Куля, только что узнавший о том, что его, его же друг и партнер цинично и хладнокровно ограбил, не думал об этом. В эти минуты, готовый от рвущей сердце досады лезть на стену, он сам бы добровольно отдал целое состояние только за одну возможность дотронуться до своей жены, любимой, желанной и единственной. Так как сейчас, еще никогда и не с одной женщиной в его жизни, ему не хотелось прижать Ирину к себе, укрыть своей спиной и защитить ее. Трудно было описать тот спектр, тот ураган эмоций и чувств внутри Кули, от буйства которых хотелось кричать, рвать, биться головой о стену… и на характерное неприятное сдавливание внутри грудной клетки, где-то в районе солнечного сплетения, уже никто не обращал внимания. Этот гнев несправедливости, опять выжигающий Кулю изнутри, постепенно теперь становился его постоянным спутником.

Уже только на следующий день, кое-как пережив ночь и дождавшись хоть мало-мальского отхода огненной волны, Куля задумался об остальных аспектах произошедшего с ним события. И опять не сам факт предательства Лекса, и не потеря им целого коммерческого проекта, в который он вложил более 2-х лет жизни, и от которого намеревался хорошо заработать, вновь поднимала в душе у Кули волну горечи. Не смотря ни на что, до этого момента у него не умирала надежда на то, что в очень скором будущем все-таки получится восстановить справедливость и обрести свободу. А если так, тогда у него появятся прежние кризисные проблемы с деньгами вкладчиков, которые он намеревался до этого решать с помощью этого проекта. Но теперь, когда он был изолирован, а некоторые волки в овечьей шкуре воспользовавшись моментом показали свое истинное обличие скинув шкуры, Кулины планы отдать деньги их хозяевам оказались под бо-о-льшим вопросом. А если так, тогда все становилось предельно плохо. Если Лекс успеет замести следы с Кулиным проектом по Крымскому землеотводу, то ни Куле, ни Вампиногову и его гоп-компании никогда не рассчитаться с кредитным обществом по своим спискам кредитов. Куля хоть как-то мог еще отстреляться за свою часть остальными своими активами, а вот Вампиногов с Швалько и Клюковым точно при таких раскладах оставались вечными должниками, а учитывая что их сумма займа к этому времени была уже давно за критической чертой, ситуация образовалась катастрофичной, нужно было срочно что-то предпринимать… В пылу полета мысли, забывшись и немного оторвавшись от реальности на полном автомате, Куля стал раскручивать проблему в своей голове. То что сделала Ирина под давлением Лекса имело юридическую составляющую, а такие вещи, если не затягивать во времени, иногда можно было переиграть в юридической игре, аннулировав эту самую юридическую силу того документа, который она подписала. Лекса Куля не боялся, он знал несколько его уязвимых мест и видел свои ответные шаги в случае возникновения необходимости проведения контратаки, причем в своем арсенале Куля увидел возможные свои меры даже против Африки, хотя был почти уверен, Африканец открыто с Кулей играть в такие игры не станет, уж очень они получались грязные для его белых перчаток, а кроме того уж очень близко он знакомил когда-то его со своим арсеналом генералов. В какой-то момент своих раздумий на долю секунды у Кули екнуло сердце от ощущения потенциальной удачи в предстоящем сражении, но тут же эта искра надежды безнадежно погасла, он забыл, что находиться в тюрьме, а это обстоятельство однозначно исключало какие-то противодействия Лексовской выходке. Во-первых, из тюрьмы все только что придуманное было архисложно в реальном исполнении, и для полноты и свободы его маневров на этом фронте, ему прежде самому нужна была свобода, а во-вторых, пока он в тюрьме, его семья была беззащитна, а больше Куля не мог себе позволить рисковать Ириной и дочерью — это даже не обсуждалось.