Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

После этих слов в зале по аудитории прошелся гул, а судья, пользуясь паузой, попытался остановить Кулю, но гул в этот момент усилился требуя от выступающего продолжения мысли. Судья массе перечить не стал, и Куля, выдержав минуту пока публика успокоится, продолжил: "Открывая секрет этого фокуса я обращаю ваше внимание на эпизод дела, по которому меня признали мошенником, а потерпевшими от моих якобы мошеннических действий Вампиногова, Швалько и Клюкова. Ведь никак иначе, кроме как только с применением каких-то цирковых спецтехнологий, можно с одной стороны, зная людей заемщиками, которые при вас же такого-то числа в зале суда сообщили во всеуслышание о том, что они потерпевшими себя не считают, что деньги они в кредит брали добровольно, что никогда и ничего не возвращали, что тратили взятое на свои нужды, и собирались возвращать все в добровольном порядке, с другой стороны, после всего этого назвать их вдруг потерпевшими. Только фокусник может при ситуации, когда людям в кредит совершенно законно выдано почти два миллиона гривен, с помощью ловкости рук потом объявить их потерпевшими, и определив их в один список с вами, с реально потерпевшими, разбавив и без того его немалый объем, перекрутить обстоятельства дела так, чтобы этим людям совершенно законно выдали в итоге эту сумму вновь!"

Куля опять сделал маленькую паузу, оценивая тишину образовавшуюся в зале, и чувствуя, что зацепил все-таки внимание аудитории в нужном ему русле, продолжил: "Какую невнимательность или халатность нужно было проявить судье первой инстанции, чтобы пропустить в приговор такой парадокс учиненный прокурором — выдать деньги еще раз тем, кто их уже однажды брал и протранжирил? Как по другому можно назвать то, что ваш список реально потерпевших будет теперь разбавлен еще шестью людьми из списка реальных заемщиков-должников? А ведь дальше эта цирковая спецтехнология предполагает и следующий шаг: как вы считаете у кого быстрее получится забрать свои деньги из общего котла, который по идее образуется с продажи на торгах только моего имущества? У вас или у этих новоиспеченных потерпевших-должников, которыми они стали, сами того не ожидая и благодаря прокурору-фокуснику?"

После этих слов опять начался гул, а судья Куле сделал замечание. "Я уже заканчиваю", — кратко парировал он и продолжил: "Мне осталось только напомнить, что после того как следствие якобы в поиске ваших денег ушло по ложному следу, нацелившись только на мой бизнес, сегодня, даже удачно продав все мое имущество, которое не арестовано банками, и пустив деньги с продажи в тот самый общий котел, туда даже в оптимистичном итоге поступит сумма в размере максимум 1,2–1,3 миллиона гривен, что составляет, как я уже и говорил, около 4 % от общей суммы пропавших денег. Далее следует элементарная математика: учитывая, что в результате вскрытого фокуса псевдопотерпевшим по приговору причитается к выплате около 1,8 миллиона гривен, то вам реально потерпевшим, как вы сами можете сейчас видеть, из того котла не достанется ничего, как я это и заявлял в начале речи. В результате анализа всего того, что я только что для вас осветил, становиться очевидно, что все это уголовное дело под демонстративно обозначенной задачей поиска якобы ваших денег, состряпано с целью отобрать у меня мое, мой честно наработанный бизнес, а о ваших деньгах и о ваших интересах никто заботиться и не намеревался. В связи с этим я готов сделать заявление: забирайте кому очень нужно все мое имущество, но меня при этом отпускайте на свободу, я согласен и на такой вариант! Но согласны ли вы на такой вариант и на такой приговор?!."

На этом Куля закончил свою речь и вообщем остался ею доволен. Кое-какие инъекции возмущения против этого беспредела ему все-таки пару раз ввести удалось в это воспаленное и зомбированное тело толпы. На сколько это ему поможет или помешает, он особо не задумывался. Уж очень сильно накипело за все это время от этого шоу лицемерия, а выговорившись в суде он пережил хоть и кратковременное, но облегчение. Во всяком случае, хоть что-то он себе позволил из того, что можно было предпринять в свою защиту сейчас, в апелляционном порядке.

После Кулиного слова, суд объявил в судебном заседании перерыв до следующего дня. Немного переживая за то, что та сторона будет недовольна его речью в свете достигнутой договоренности, Куля вдохнул с облегчением только вечером, узнав, что никаких жалоб и претензий от судей не поступило. Настроение было на высоте. О том, что очень скоро он окажется на свободе Куля боялся даже думать, и хотя объем дел, который возможно станет наконец-то ему доступным там, по ту сторону решеток, был велик, он в голове его не прокручивал. У него в мыслях была одна картинка — встреча с Ириной и с дочерью Настей. Это единственно, что сейчас его беспокоило. Куля не мог в тот момент четко спрогнозировать чем она закончится теперь уже на свободе. Тяжелое двойственное чувство ревности и любви обуревало его душу. Казалось, что он любил Ирину и ненавидел одновременно. Опять его сердце разрывалось на части от борьбы в нем двух противоположностей, и опять он не находил себе места. Он не был ни в чем уверен, ни в Ирине, ни в себе по отношению к ней. Он не мог ни выкинуть ее из своей души, ни простить, а от этого тот ее кинжал в его спине постоянно болел и напоминал о себе. Опять ощущалось противное, едкое и тревожное чувство неопределенности, но тут же опять маяковал слабый и скрытый от самого себя огонек надежды. Единственно, что он мог сказать точно, так это то, что он очень соскучился за той своей семьей, которая была у него когда-то до тюрьмы. После последней роковой встречи во время ее визита в СИЗО прошло уже три месяца, а после последнего разговора по телефону около месяца, и хотя поговорив с ней тогда он ничего координально другого для себя не заметил, все тот же сухой, холодный диалог на общие темы, новость о том, что они с Настей по-прежнему еще живут вдвоем, его сильно обрадовала и конечно где-то обнадеживала, особенно в свете появления конкретной тенденции на очень скорое его освобождение по апелляционному решению.