Жак Шессе - Сон о Вольтере

— Беззубая челюсть. Она мне кое-кого напоминает, — говорю я, глупо ухмыляясь и протягивая находку мадемуазель Од. Дядя мой, занятый размещением своих трофеев по коробкам Кавена, не слышал моих слов, но мадемуазель Од пристально глядит на меня, и в ее взгляде сквозит грусть. И еще — неизбывное одиночество.

Итак, я оскорбил и мадемуазель Од, и господина Вольтера.

Никогда больше, за всю мою последующую жизнь, не доведется мне испытать такой жгучий стыд, как в ту минуту. Лужайка погрузилась во мрак. Мухи жужжат вокруг моей головы, словно вознамерились заключить ее в железный венец, голоса спутников звучат где-то далеко, точно в пустыне… Но вот страшное мгновение истекло. Я прихожу в себя. Вечерний зефир ворошит кроны деревьев, воздух напоен теплом. Мадемуазель Од шагает впереди меня по тропинке, я не могу оторвать глаз от ее гибко колеблющейся талии, от стройных ног под платьем, так легко переступающих через камни и сухие ветки. Мы возвращаемся домой. Вот мы и дома. Фасад Усьера блестит в лучах заходящего солнца. Господин Вольтер сидит в саду, его плечи прикрыты кашемировой шалью, в руках, кажется, книга; он с радостным возгласом вскакивает с кресла и обнимает моего дядю.

Огни сливаются с огнями в моей ослепленной памяти. Что есть греза? Я прочел столько трактатов, ее осуждающих! Будь я святым, мне потребовалось бы огромное мужество или подлинная любовь к мученичеству, дабы продолжать упиваться грезами. Вот он — теплый летний вечер в маленьком загородном поместье, в стране, управляемой Их Превосходительствами, и ничто не привлекло бы нашего внимания к былому видению, если бы в этот час его не озарял огонь самого блестящего ума Европы. Да, нынешним вечером именно здесь, в Усьерском замке, окруженном сумрачными холмами, бурлит радость свободной мысли, звучат пламенные речи, искрится остроумие, сверкают жгучие сарказмы. Этот человек — старый, скрюченный ревматик, иссохший, немощный и беззубый, старая хромающая развалина, старый скелет, все еще лакомый до жизни, старый фанатичный поборник терпимости, старый холерик — то переполнен энергией, то неподвижен, как статуя, но статуя, полная огня, который гаснет — и тут же вспыхивает вновь, умирает — и оживает на наших глазах, сгорает в собственном пламени — и восстает из него, точно птица Феникс! О, в этом полутрупе кипит неистовая жизненная сила!

А что же мои ночные сомнения, мои терзания последних недель, недоверие к логике очевидности, любопытство к чужим скрываемым тайнам и способность всюду и во всем видеть ложь? Не будет преувеличением сказать, что это буйное пламя сжигает их столь же быстро, как отсутствие его могло бы дать им полную свободу. Взять хоть этот стыд, испытанный мною днем в лесу, на лужайке: блеск остроумия господина Вольтера заставляет меня позабыть о нем, но он вновь разгорается во мне с наступлением ночи, после того, как гости разошлись, а господин Клавель проводил господина Вольтера в его опочивальню.

И вот начинается жуткая ночь. Та самая, которую моя память окрестила «ночью несчастья». Господин Вольтер затих наконец у себя в келье на почетном «гостевом» этаже, и демон сомнения пользуется его исчезновением, чтобы ловко внедриться в мои мысли, подвергнуть их соблазну, воцариться у меня в голове. О, я безумец! Господин Вольтер не исчезал, не удалялся! Более того, я знаю, я уверен, что его энергия продолжает будоражить наш дом, что его голос по-прежнему звучит в ночной тиши, что его слова могут пронзить мою душу в тот самый миг, как я этого захочу. Но увы — я не хочу этого. Иные слова, сочащиеся ядом, подстрекают меня к ревности и скверному любопытству. Где теперь Од? Уж не спустилась ли она к господину Вольтеру? Я слишком ясно видел ее ловкий маневр там, в гостиной, нынешним вечером. Это старание подобраться к нему поближе, вплотную. Не спускать с него глаз. Впивать каждое слово. В какой-то момент господин Вольтер согласился выпить стакан оранжада. «Это мне на закуску, чтобы подсластить мои речи!» — бросил он, и Од, громко рассмеявшись, легонько ущипнула его руку. Да, именно так все и было: этот жеманный вопрос о комедии, чтобы побудить его к импровизации по поводу трагедии, а потом другие вопросы: как стать актрисою, и трудное ли это ремесло, и какие роли прилично играть молодой девушке. Что бы ни делал господин Вольтер, прекрасные глаза Од не отрываются от гостя. Каждое энергичное движение, каждая тирада, актерский жест, замечание, едкая насмешка или милая шутка этого высохшего скелета вызывают воркующий смех мадемуазель Од. Она выпила чуть больше вина, чем следовало, взгляд ее блестит ярче обычного, сочные губки приоткрылись, показывая белоснежные зубы, грудь бурно вздымается в вырезе льняного платья. Девушка и смерть. Юность — добыча старого костлявого скомороха.