Жак Шессе - Пансионер

В сентябре того года, после признания банкротства и объявления об окончательном закрытии зимой «Отеля Солеварен», несколько пансионеров, еще остававшихся в нем, начали вдруг походить на него, словно обветшалость построек или уверенность в их скором исчезновении сообщали и им некую дополнительную сладость пребывания в этих местах, которые должны кануть в небытие. Это было похоже на приятную отсрочку перед неминуемым расставанием.

По правде сказать, ни один из постояльцев не был по-настоящему в возрасте и не думал помирать. И все же между прекрасным и безнадежно устаревшим зданием и его затянутыми в непролазную осень жителями что-то происходило: они все больше походили друг на друга. И какое счастье! Ничего, ровным счетом ничего не происходило. Отель закрывался, постояльцы готовились разъехаться. Я никуда не отлучался, прислушиваясь к тому, как пошел обратный отсчет времени, и избегал бывать в небольшом городке поблизости, прилепившемся к горам. Самый неподвижный из всех постояльцев, передвигающихся лишь по мере необходимости, бродил я среди других задержавшихся здесь лиц, нимало не желая знать, как их звать и кто они, усаживался на берегу за столик, думал о чем-то своем, строил неопределенные планы, уходил в парк, где желтые сухие листья выделялись на фоне еще по-летнему зеленого пейзажа.

Сказать по правде, ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем предаваться лени на некотором отдалении от тех, за кем я наблюдал. Среди них были две женщины средних лет: по всему было видно, что одна из них – госпожа, а другая – чуть моложе – то ли горничная, то ли компаньонка. Я со всевозрастающим любопытством разглядывал их и корил себя за это: ничего иного, кроме ощутимого спуска отеля в небытие, все равно произойти не могло. Но я не мог с собой совладать и прямо-таки не отрывал глаз от этих двух молчальниц: от одной исходил очень пряный аромат, а от другой – естественный природный запах тела. Они занимали первый столик, всегда выходили безукоризненно одетыми, даже к завтраку. А прогулявшись в парке, на долгие часы уединялись в своем номере. Я наблюдал за тем немногим, что мне было дано видеть, воображение дополняло остальное, а их молчание интриговало и манило.

Ничто не должно уже было произойти, и потому не могло быть и речи о том, чтобы нанести им визит. Но я мог последовать за ними в парк и там полюбоваться, как они без единого слова передвигаются от цветочной клумбы к каменным нимфам и фавнам, выступающим из тени, присаживаются на белую скамью, затем, казалось, чтобы чинно, с благодушной улыбкой на устах дождаться конца жизненного пути отеля, а может, и своего собственного.

Я приписывал им некие чувственные отношения, не обязательно любовные – между ними существовала дистанция, и было понятно, кто из них госпожа. И все же порой, прижавшись друг к другу, замерев в каком-то странном единении, они вдруг бледнели, закатывали глаза, приоткрывали блестящие губы, и их лица словно внезапно заливало невыразимо сильное чувство. Тогда они обессиленно облокачивались на спинку скамьи и сидели так среди медленно кружащихся и падающих на них листьев.

В душе царил покой, и было только одно желание: вступить с этой парочкой в беседу. Надо бы как-то заинтересовать их своей персоной, проявив интерес к ним самим. С одной стороны, спешить было некуда, с другой – как посмотреть: осень в полном разгаре, с первым снегом отель закроется, вороны раскаркаются, как по покойнику, и придется спасаться в долину, подобно изгнанному из Рая. Но к чему, о душа моя, заранее печалиться, ведь еще столько предстоит пережить в осыпанной золотой пылью бухте старых Солеварен?

Случай завязать знакомство все же представился: однажды утром старый кот, с незапамятных времен живший в пансионе и бывший всеобщим любимцем, в погоне за голубями повис на решетке парка. Что тут поднялось! Послали за ветеринаром, была проведена операция in extremis [1]. Кот был спасен. Мы же, постояльцы, не на шутку разволновались, в большей степени от того, что в продолжение многих дней и ночей ничего не происходило. Кот отходил от наркоза.

– Это ведь вы первый увидели, как он повис? – поинтересовалась старшая из дам.

– И подняли тревогу! – добавила вторая с восхищением.

Разумеется, ничего особенного я не совершил, но в тот же вечер я уже сидел за их столиком, упрекая себя за то, что придаю такое значение происшедшему. После десерта, кофе и небольшой передышки на террасе в теплой ночи мы собирались разойтись по своим номерам, и тут компаньонка улучила момент, когда мы на мгновение остались с ней одни перед дверьми лифта, и сунула мне записку. В ней было следующее: «Я люблю котов».