Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

— Я темноты не боюсь, что я — ребенок, что ли? Я плохих снов, которые в темноте приходят, боюсь, — защищается Мортон.

Мужчинам становится легче при мысли, что его дон-жуанство — всего лишь оборотная сторона сдвинутой психики, а сердобольным девушкам жалко красавца, и многие думают о том, что были бы не прочь опекать беднягу и в потемках, и при свете, если на то пошло.

Мне Хен нравится. Она не похожа на всех остальных женщин, не такая правильная. Хен ко всему относится иначе, чем другие, и делает, что хочет. Иногда уезжает из кибуца на несколько дней, гуляет в пустыне, а потом как ни в чем не бывало появляется вновь. Как это ей удается? Я за год жизни здесь в Тверию еще не собралась, а она…

— Саш, держись от нее подальше, — советует Рони. — Она тобой интересуется только потому, что ты из России, новенькая… Ты к ней привяжешься, а она от тебя отмахнется. Тебе же больно будет.

Но я не внимаю. Я одинока. В Итаве, чтобы участвовать в общей жизни, достаточно было выйти из караванчика, а здесь семьи после работы сидят перед телевизором по своим комнатам, а компания Рони, в которой он проводит все вечера, состоит из новообращенных страстных любителей бриджа, с которыми у меня нет ничего общего. Все чаще я провожу вечера вместе с Хен. Мы болтаем, иногда вместе гуляем вокруг Гадота, или просто вместе читаем — каждая свою книгу. Хен — изгой в кибуце и, по мнению моего мужа и Брахи — предосудительное знакомство, но мне наплевать. Я больше не стремлюсь нравиться всем. Я больше не стремлюсь нравиться кому бы то ни было. Пусть сама я не смею опоздать на работу даже на несколько минут, но тем приятнее и удивительнее видеть эту свободную душу, равнодушную ко всем правилам и условностям, как будто частица самостоятельности новой подруги способна перепасть и мне. Может, именно этого тлетворного влияния и опасается Рони…

В начале июля север страны начинают обстреливать. Кибуцы протянули руку помощи городкам развития, позволив женщинам и детям укрыться от обстрелов в своих хозяйствах. Гадот тоже принял несколько семей, в основном работников кибуцных предприятий, расположенных в промзоне Кирьят-Шмона.

Милая женщина Эдна отвечает за прием беженцев. Я вызвалась помогать ей в этом благородном деле. Большинство гостей, впервые в жизни оказавшись в кибуце, неприятно удивлены маленькими аккуратными домиками, обилием цветов, бассейном и общим благополучием хозяев. Сефардские женщины с испуганными, приникшими к ним детьми теснятся на скамейках и недоброжелательно взирают на ашкеназов-кибуцников, проходящих и проезжающих мимо них на велосипедах. Кибуцники приветливо здороваются, довольные своей ролью благородных спасителей. Кирьят-шмоновки исподлобья косятся на своих голоногих благодетелей и не поддаются на фальшивую ласку классового врага, справедливо полагая, что нет причины даже во время обстрела забывать тот факт, что в мирные дни кибуцники являются их работодателями и эксплуататорами. Кибуцы от государства получили бесплатную землю, а выходцы из Северной Африки — шиш. Кто как не эти барчуки умудрились ухватить себе лучшие места страны, загнав безропотных сефардов в самые отдаленные и опасные районы?! Причем не в маленькие домики, утопающие в розах, а в отвратительные четырехэтажные бетонные коробки, увешанные сохнущим бельем.

Заранее радуясь доброму начинанию, мы с Эдной подходим к ним, неся в руках кучу разноцветных маек с надпечаткой “Гадот” и симпатичной картинкой солнца, встающего над холмами.

— Вот, примите, пожалуйста, подарок от нас, — умильно говорит Эдна марокканской женщине.

— Премного благодарны, — хмуро ответствует тетка, поправляя платок на голове. — Нам не надо, у нас все есть.

Видимо, перспектива разгуливать по Кирьят-Шмона с надписью, оповещающей общественность о том, что она спасалась от обстрела в кибуце, её не соблазняет.

Эдна теряется от неблагодарности гостей. Майки были специально заказаны, дабы память о добросердечии Гадота не меркла в памяти жителей севера страны, и унести их невостребованными представляется невозможным.

— А детям?

— Большое спасибо, — женщина непреклонно складывает руки на груди. — И так вам на всю жизнь обязаны.

Мы с Эдной продолжаем беспомощно топтаться.

— Вам что-нибудь нужно? Требуется ли помощь в чем-либо? — мы твердо намерены продолжать нелегкую опеку.

— Может, работа какая есть? — спрашивает другая тетка.

Эдна протестующе машет руками: