Лариса Бау - Нас там нет

Неполезные мысли — это которые не дают ни уважения окружающих, ни признания родины. Последнее может быть даже опасным.

Если продолжать ихнее учение далее, то лучше всего было быть базарной дурочкой Дуськой.

У нее были буратиничьи мозги — божье наказание. Да чтоб всех так Бог наказывал! Еще один парадокс, заметьте себе!

У нее всегда была еда, плюшевая жакетка, чулки — и на ногах, и еще из карманов висели. У нее был серебряный шарик на резиночке. Ее нельзя было обижать и отнимать шарик и свистульки. У нее была свобода, которую все оберегали от несчастья, например от попасть под трамвай.

Ее не таскали в оперу и не останавливали в публичном пении.

Ее не ждала в будущем школа в форме с пионерами, никто не надеялся, что она пойдет потом в университет и защитит «дисретации» от всех.

И родины она не боялась совсем. Наверно, она была единственным человеком, который не боялся родины.

Она орала, если кто умер, например сталин, еще много лет после того, как его снесли.

Или про Хрущева орала песни, про то, что у него где-то была припрятана такая вещь, как кукурузный х*й.

Эту песню все любили и давали ей леденцы и водку, но мне никогда не удавалось послушать ее до конца. Это было загадочное искусство, о котором нельзя было спрашивать у бабушки даже шепотом.

И если Дуськино направление жизни не было правильным, то какое было? Дедушко-бабушкино? Чтоб я тоже так страдала? Так, что даже узнать об этом можно было, только когда вырасту? Это была такая жизнь, что даже рассказать о ней у них без слез не получалось.

Или направление этого Ленина, чей памятник еще не снесли? Он, как говорил сапожник, тоже был отец народов. Кстати, не он один, еще был один такой отец — Сталин, сами знаете, как у него получилось…

Кому хочется быть отцом всех народов? Или матерью, раз уж я девочкой родилась навсегда?

Да тут вон у Ивановых четверо детей, они не знают, как с ними-то справиться, один уже в тюрьме сидит, а тут всех народов, какие попадутся? Ужас какой.

Напирали на «служить всем», да тогда себе ничего не останется. Чем тогда служить будем?

Что-то все неправильно складывается.

Как бы так забиться в угол чтобы от родины скрыться, и чтоб народы не лезли, и чтоб полезно было.

Наверно, надо научиться вязать носки и думать молча.

В школе, а это вообще ужас какое заведение, даже если хорошо учиться, всегда страшно.

Если даже все выучить, идти к доске с уверенностью, может вдруг прилететь в голову посторонняя уроку мысль.

Такая новая, такая любопытная, обидно ее потерять из-за каких-то чужих правил не пускать «ы» в «жи и ши».

Она отвлечет, эта мысль, извертится в голове и будет мешать.

Начнешь через силу лепетать заученное, училка сквозь очки смотрит, не одобряет и громко позорно спрашивает: а где это ты витаешь? В облаках?

Один раз меня зло взяло. Да, говорю, в облаках, Бога увидала, в голове у него сияние, а в руках лира. А внизу черти разбойничают.

Что с ней было! А что с бабушкой было!

Так я узнала, что давно состою на учете в психоневрологическом диспансере. Слава и даже аллилуйя доктору Вазгену Арутюновичу! Взял под крыло, ангел-хранитель! Как бы это теперь на физкультуре поидиотничать безнаказанно…

Если подумать за жизнь из детства, то никакого счастливого детства целиком ни у кого не было.

Да, бывало, конечно, временами весело, интересно, вкусно и тепло, но совсем даже не всегда.

И совсем не обязательно быть неблагодарной свиньей, чтобы честно об этом говорить.

И считать, что взрослым быть хуже, — совсем нечестно. Потому как у детей нет свободы, а у взрослого она есть.

И вообще, если взрослые считают, что им так плохо по сравнению с нами, зачем они нас родили? Чтобы им было с кем взрослое несчастье разделить? Подумали бы сначала! Спросили бы нас, что у нас внутри, когда мы вечером засыпаем или сидим и думаем…

Вот, например, у моей соседки Тани разводились родители. Они ей всегда говорили, что любят ее больше всех на свете. Но любовь сама по себе — несильное чувство. Нелюбовь — гораздо сильнее. И они превращали свою жизнь в нелюбовь так упорно, что даже посуду не жалели, даже любимые Танины чашки разбили. Таня потом собрала осколки в коробку.

А потом Таню прогнали жить к тете, от нас далеко. Ей там даже считалочки считать не с кем. Как она там была без нас? Это для того, чтобы она не видела родительскую междунелюбовь. Но тогда она любви к ней самой тоже не видела.