Татьяна Чекасина - Ничья

Особенно её злило сейчас то, что бабушка выступила в качестве сводни. Свела внучку (познакомила) с Володей… Когда он сидел у них за столом (пили чай), бабушка говорила за них. Потом Володя уходил в свой, соседний подъезд. Иногда он звонил, бабушка говорила таинственно: «Он!» Мама тоже делала особенное лицо. Володя покупал билеты в театры. Ходили на спектакли. Бабушка надевала единственное, как она называла, «жемчужное» выходное платье и прикалывала брошку из натуральной бирюзы, которую ей подарил дедушка на день их свадьбы. Даже мама один раз пошла с ними в оперу, там же почти ничего не надо смотреть. Слепой понравилось, но в ночь после спектакля она плакала во сне, и бабушка сказала, что водить её в театр не надо. У бабушки появилась новая задача: выдать внучку замуж. Володя дребезжал голосом, хвалился своей работой инженера. Он хвалил Надю, говорил, что она красивая, что он ещё три года назад, когда они с его матерью переехали в этот дом, заметил Надю, но, если бы не Октябрина Игнатьевна… Очень благодарен Надиной бабушке. Руки у него были потные. Когда он уходил, Надя облегчённо вздыхала. Учёба в училище близилась к финалу. Перед госэкзаменами были консультации с преподавателями.

И вот однажды, сидя в аудитории «петушилища», Надя подумала о том, что вечер у неё впереди никакой. Опять придёт Володя, они будут слушать речи бабушки, а, может быть, пойдут вдвоём в кино или на концерт или в драму… Там Володя будет хватать её за руку, а она оттолкнёт его руку с такой силой, что он испугается. А под конец вечера они ещё раз зайдут к Наде, Володя поговорит немного с бабушкой и уйдёт в другой подъезд. Надя посмотрела в окно «петушилища» и ничего не увидела, кроме обкромсанных жалких тополей да синего троллейбуса, выплывающего с искрами на дуге.

– Как же всё надоело! – зевнула рядом Инесса.

Надя ни с кем из группы не общалась, а тем более, не могла общаться с этой Инессой. Та поступила в училище совсем взрослой женщиной. У неё даже был ребёнок. Она была не из Надиного мира, а из какого-то другого, откуда смотрела зябко-холодными глазами, но при этом очень любила «веселиться». «Ух, вчера мы покутили, повеселились!» – хвасталась она девчонкам. Надя ещё никогда не «кутила», она не водилась с теми, кто «кутил». Её отношения с однокурсницами сводились к тому, что те норовили у неё списывать все лекции подряд. Она, в общем, этому не препятствовала. В ответ, то одна, то другая приглашали Надю, то на каток, то на лыжи, то в кино. Но как-то так получалось каждый раз, что времени у неё не оказывалось: то контрольная, то доклад, то зачёт…Между прочим, Надя вспомнила вдруг кое-что приятное. Не всё же, умирая, как она считала, вспоминать одни неприятности. В страшный военный дворец они ходили на вечера, и тогда он не казался страшным, скорее, нелепым. Над архитектурой подсмеивались: будто танк, а вот пушка смотрит в небо, точно нацелилась сбить какой-нибудь неожиданный летающий объект. Мальчики-курсанты, стройненькие, аккуратненькие, старательно изображали офицеров, бывалых и удалых. А по сторонам большого зала с лепниной на потолке в виде танков и пушек стояли настоящие офицеры – преподаватели и командиры этого танкоартиллерийского училища и смотрели в оба. И всё было прекрасно: девушки танцевали с юношами. Оркестр играл. У туалетов дежурило по двое: преподавательница училища и офицер; в буфете продавалось безалкогольное. С этих вечеров Надя возвращалась счастливой, не затевая знакомств. Некоторые девочки вступали в переписку, одна даже ездила к воротам училища, возле которого на постаменте стоит настоящий танк, просила часовых передать то-то и то-то курсанту такому-то, но те только посмеялись. Надя Кузнецова была настолько невинна, что не думала о кавалерах, она не осознавала, например, что была коротко влюблена в преподавателя, сухого математика, исчезнувшего вскоре с её девичьего горизонта, так и не догадавшегося, что отличница Кузнецова считала его «лучшим из педагогического состава».

Непонятно, почему она разговорилась с этой Инессой… Это было каким-то наваждением… А, может быть, это был какой-то срыв… Но, вполне может быть, что это была неосознанная месть… Месть бабушке Октябрине… Инесса объявила, что «госы госами, а весна весной». И призналась, что хочет в ресторан. Надя не понимала, как можно хотеть в ресторан, но опять вспомнила, что вечером придёт Володя, схватит за руку, а бабушка после его ухода сообщит, сколько (не так уж много) стоит платье в «Гименее», и вдруг сказала, что и она очень желает посетить ресторан. Инесса лукаво оглядела скромницу Надю, славившуюся не только своим усердием, но и полнейшим пренебрежением к косметике, правда, вряд ли необходимой для её естественно алых губ и розовых щёк. Во время консультации они продолжали шептаться, а потом вместе вышли из педучилища. Инесса говорила, что её наверняка заждались «ребята», что она договорилась с какой-то Элкой, но та вот не пошла. И Надя согласилась быть вместо этой Элки.