Артуро Перес-Реверте: Территория команчей

Встав на колени в кювете, Маркес сначала снял крупным планом нос убитого, а потом все остальное. Правым глазом он приник к видоискателю своего «Бетакама», а левый был скрыт дымком зажатой во рту сигареты. Всегда, когда предоставлялась возможность, Маркес сначала давал крупный план, наведя фокус на что-нибудь неподвижное, а уж потом – общую панораму. Убитый был совершенно недвижен, как бывают недвижны только покойники. Снимая убитых, Маркес сначала давал крупным планом нос и только потом брал в кадр всю фигуру. Это была просто привычка, сродни любой другой, – так гримерши в студии всегда начинают работу над лицом с одной и той же брови. В Торреспанья [1] славился своими фокусировками: монтажеры, обычно молчаливые и циничные, как старые шлюхи, монтируя отснятые им кадры, звали остальных посмотреть. «Смотри, это не вырежи; вот это оставь обязательно», – слышалось то и дело, а застывшие рядом редакторы-практиканты молчали и бледнели: у мертвых не всегда бывают носы.

У этого нос был на месте, и Барлес перевел взгляд с Маркеса на убитого. Тот лежал в кювете, лицом к небу, в каких-нибудь пятидесяти метрах от моста. Репортеры не видели, как этот человек умирал: когда они пришли, он уже лежал тут. На глазок журналисты определили, что солдат часа три-четыре как мертв, – наверное, его убило снарядом: с другого берега, где за поворотом дороги, среди деревьев горело Бьело-Полье, изредка стреляли тяжелые орудия. Это был хорватский солдат, молодой, высокий, русоволосый; глаза у него остались полуоткрыты, а на маскировочной форме осела светлая пыль. Барлес поморщился: при взрывах всегда поднимается туча пыли, и, когда тебя убьют, будешь лежать весь в пыли, потому что стряхнуть ее некому. От взрывов во все стороны разлетаются пыль, камни и железные осколки, и тебя убивает, и ты лежишь, как этот хорватский солдат, один-одинешенек в придорожной канаве около моста в Бьело-Полье. «Потому что мертвые не только недвижны, они бесконечно одиноки, и нет никого в целом мире, кто был бы так одинок, как покойник», – думал Барлес, дожидаясь, пока Маркес снимет убитого.

Он медленно прошелся к мосту. Все выглядело совершенно мирно, не считая горящих крыш за деревьями на том берегу да черной дымовой завесы, поднимающейся к небу. На этом берегу был косогор, тянувшийся до самой кромки леса, слева – поля, где стояла вода, и дорога, за поворотом которой, метрах в ста позади, они оставили свой «ниссан». Мост представлял собой устаревшую металлическую конструкцию – в основании таких мостов обычно две стальные арки – и чудом уцелел после трех лет войны. Глядя на него, Барлес вспомнил игрушечный жестяной мостик своего детства, по которому бегал электрический поезд.

А по этому мосту все утро бежали люди, спасавшиеся от наступающих на Бье-ло-Полье мусульман. Сначала ехали машины, битком набитые людьми с узлами и чемоданами; потом – запряженные лошадьми телеги, на которых сидели перемазанные испуганные дети; за последними беженцами, которые шли пешком, появились измученные солдаты с потерянным, отрешенным взглядом, те, кому уже все равно, куда идти – вперед или назад. И, наконец, пробежали трое или четверо хорватских солдат; за ними – еще один, поддерживая ковыляющего раненого. И вот последний человек: без сомнения, офицер, сорвавший погоны. В руках он держал автомат Калашникова и два пустых рожка. Маркес снимал их всех, пока они проходили мимо, и, увидев на камере буквы TVE, Телевидение Испании, офицер выругался по-хорватски: «Ti-Vi-Ei Yebenti mater», что в свободном переводе выглядит как «трахнуть вашу мать». На севере Боснии солдаты уже не складывали победно пальцы буквой V и не похлопывали операторов по плечу, как три года назад в Вуковаре или Осиеке. Тогда хорваты еще ходили в хороших: считалось, что на них напали, а роль единственных злодеев в этом фильме досталась сербам. Теперь, кто больше, кто меньше, но все показали, чего стоят – массовые захоронения находили и в том лагере, и в другом, и у каждой стороны нашлось, что скрывать. Yebenti mater или yebenti maiku – слова эти звучали почти одинаково у обеих воюющих сторон, и разница была лишь в том, кто из них поминал эту самую мать. Когда войны затягиваются, разлагая людские души, журналисты вызывают все меньше и меньше симпатии. И тогда из человека, который снимает солдата, чтобы невеста увидела его на телеэкране, ты превращаешься в ненужного свидетеля. Yebenti mater.