Александр Чуманов - Брат птеродактиля

Народу на проводины приперлось — ужас сколько. И никого с порога не завернешь, потому как — традиция. Казенные-то водки-вина в ту пору мало кто покупал — откуда деньги шальные — но бражки да самогонки папа с мамой наделали в достатке. Самогон в те поры, конечно, запрещался, но на производство его для личных нужд органы смотрели сквозь пальцы, а бражка не возбранялась официально, ее даже в одном кооперативном киоске стаканами продавали.

Все желающие напились, как говорится, «в умат». В том числе и Мишка с кормящей уже месяц Машкой. Все желающие еще и подрались, к счастью, без поножовщины, а Машка вдобавок ревела белугой, рискуя потерять молоко, на Мишке висла, как будущая шинель-скатка, у Мишки пьяные слезы тоже рекой текли. Так что обоих отпаивать пришлось водой и все той же самогонкой. Подействовало — оба вырубились на диване в обнимку и безмятежно улыбаясь. Приятно было со стороны на такую любовь смотреть всем, кроме, может, только Машкиной матери, которой все проводы зятя пришлось просидеть в малухе с месячной внучкой.

Зато Аркадий со Светочкой весь вечер продержались тихо и чинно. Выпили в меру, Аркашка, заметим, и всегда в развитии алкогольного увлечения где-то на шаг от брата отставал, петь — пели, но дурными голосами не блажили. Светка скупую слезинку для порядка проронила, всем присутствующим честно ждать солдата пообещала, но в основном-то они все больше шептались да поглаживали друг дружку по тем частям тела, публичное поглаживание которых общественное мнение уже допускало. В виде исключения.

Поутру, когда пришел за призывниками автобус, окончательное прощание совершилось почти интеллигентно. Потому что ни у кого здоровье настолько не сохранилось, чтобы с раннего утра «Солдаты в путь…» базлать и энергичные телодвижения производить. Девки, Машка и Светка, солидарно, как настоящие солдатки, всплакнули, обнявшись, сестры новобранцев — накануне веселые да деловитые — поревели несколько громче. У отца же с матерью были совершенно сухими глаза, они ведь оба, притом не так уж давно, пережили проводы на самую истребительную войну, и мирная служба виделась им делом хотя и затяжным, однако совершенно несерьезным. Чем-то вроде строго обязательного общеукрепляющего курса.

Пожалуй, нынешнему молодому читателю, если таковой вообще существует, может показаться, что авторская фантазия здесь всякие разумные границы переходит, однако, ей-богу, такое доброе отношение народа к родной армии в ту эпоху было весьма распространенным и даже — побейте автора камнями, если он врет, — типичным. И вовсе не потому, что общество было каким-то особо милитаризованным.

А на сборном пункте, вопреки всем ожиданиям и расчетам, братиков безо всяких церемоний взяли и разлучили. Иначе говоря, приехали так называемые «покупатели» из одной учебной части и Аркашку купили, а Мишку забраковали. Образование Мишкино им, видите ли, показалось недостаточным. Да, такие привередливые «покупатели пушечного мяса» были тогда.

Но, возможно, им больше семейное положение призывника не понравилось: молоко на губах не обсохло, а уже захомутали дурачка и даже отцом сделали, свяжись с таким, а он из-за чего-нибудь вдруг в бега ударится или, хуже того, стреляться затеет. То есть подобная проблематика советскому армейскому начальству тоже не чужда была, ибо жизнь есть жизнь, и если в ней всегда находится место подвигу, то чувствительному придурку — тем более. Только секретили эту проблематику наравне с устройством водородной бомбы.

И увезли Аркашку в учебку, а Мишка еще на сборном пункте четверо суток пыхтел, служить не начав, а уже затосковав смертельно и по несравненной Машечке своей, и по дочке Танюшке, которую не успел даже толком рассмотреть, и по родителям, и даже — чему он очень удивился — по брату. Прежде никогда в мыслях не было, чтобы по кому-либо тосковать — все всегда под рукой — а тут так прихватило, хоть впрямь через забор сигай.

Тосковал и Аркашка, когда везли его в неизвестном направлении, — зачем даже из этого военная тайна устраивалась, осталось загадкой на всю жизнь — но он тосковал, если уместно подобным образом изъясниться, как-то по-импрессионистски. То есть по себе любимому тосковал, будучи с собою, разумеется, физически неразлучным. До слез ему было жаль себя, мысли же о сородичах и Светочке, окрашенные в щемящие лазоревые да местами пурпурные цвета, стуком колес и мелькавшими за очень грязным вагонным окном ландшафтами размывались, двоились, струились, постепенно вовсе ускользая, сходя на нет…