Александр Чуманов: Палка, палка, огуречик...

А что вы хотите, семь классов — это семь классов. И обширные, допускаю, познания в географической области мало что дают для повышения общекультурного уровня.

Потом, уже где-то в пятидесятых, отец еще раз заочно окончил педвуз, еще один диплом получил, сделался чрезвычайно высокомерен, правда, только в рамках семьи, однако с непрофильной книжкой в руках я его не видел ни разу в жизни. Хотя книги его интересовали и он иной раз приобретал неизвестными мне путями, вероятно через какой-нибудь спецраспределитель для учителей георафии и биологии, довольно экзотические издания, из которых особо запомнились труды садовода Мичурина В. И., представляющие собой несколько объемистых, шикарно изданных томов с иллюстрациями и шелковыми веревочками, не помню, как они называются.

Но всю жизнь отец писал свои бесчисленные «рабочие планы», предназначенные для предъявления не менее бесчисленным проверяльщикам из роно, со множеством грамматических ошибок. Мне, повторюсь, пытливому ребенку, доводилось потом заглядывать в эти тетрадки, испещренные красными пометками проверяльщиков. Свидетельствую: пометки никогда не касались орфографической и тем более синтаксической стороны текста, а имели отношение лишь к неким методическим огрехам, что, думается, весьма субъективно…

Однако тут мы несколько забежали вперед, и нужно, пока не поздно, вернуться туда, в истерично радостную предвоенную эпоху, когда одни граждане самой счастливой страны мгновенно превращались в лагерную пыль, а другие столь же мгновенно взлетали в немыслимые выси. В немыслимые выси — это абсолютно достоверный факт — из моих родичей не вознесся никто, а вот в противоположную сторону по маминой линии канули почти все, и ей, наверное, никто не советовал отмахиваться от перспективного детдомовца. Так что она, наверное, на отцовские письма отвечала более-менее исправно, может, даже нечто напоминающее нежности эпистолярные позволяла себе, а то бы иссяк односторонний письменный ручеек.

С действительной воинской службы отцу в свой срок вернуться не довелось. Началась война, папку незамедлительно произвели в младшие лейтенанты, сделали командиром взвода зенитных пулеметов — счетверенных «максимов» (наверное, многие даже и слышали о таком орудии времен второй мировой), — а мама, тогда учившаяся по направлению колхоза в тобольском дошпедучилище, приобретала свою собственную интеллигентность и абсолютно не связывала, по ее словам, жизненные планы с бывшим учителем, однако более-менее аккуратно отвечая на его письма, не думаю, что из вежливости, тем более не думаю, что из циничного расчета, скорей — от безответственности, столь свойственной школьным отличницам, входящим «в пору», когда хочется максимального внимания лиц противоположного пола, когда кажешься сама себе звездой, круглосуточно сияющей, и бессознательно стремишься вовлечь в поле своего тяготения как можно больше объектов, чтобы получилась некая как бы планетная система и чтобы эти как бы планеты восторженно вращались вкруг тебя на отведенных им орбитах.

На войне отцу не везло с самого начала, хотя, разумеется, и не так, как многим другим, кому не повезло только однажды, но сразу по максимуму.

Однако, с другой стороны, если ты уже довольно долго пребываешь на «театре военных действий», на самой что ни на есть «передовой», и тебя до сих пор не убило, то, следовательно, должны у тебя быть в активе некие боевые достижения, хоть бы и не особо значительные.

А у отца из достижений были только ранения. Три ранения — и все тяжелые. Последнее сделало его безнадежным инвалидом на всю оставшуюся жизнь, но тем самым эту жизнь и сохранило.

Так и остался мой папа навсегда младшим лейтенантом. И Родина, отпустив беднягу с фронта на все четыре стороны, несмотря на все свое материнское сочувствие к пораненным сынам своим, не смогла усмотреть никакого подвига в папкином поведении, ибо все ранения он получил как-то бестолково, как-то нелепо и вполне бездарно — то шальная пуля, то осколок не менее шальной, то вражеский снайпер подкараулил красного офицера, ищущего на виду у неприятеля укромное место, чтобы справить естественную, в том числе и для офицера, надобность…

Потом, после войны, когда отец учительствовал в нашей школе, ему, по крайней мере раз в год, обычно накануне Дня Советской Армии, приходилось рассказывать пионерам и комсомольцам о своей боевой молодости. Собственно, тогда все фронтовики имели эту обязанность — для кого-то ужасно приятную, сделавшуюся со временем чуть ли не профессией, для кого-то — не очень.