Александр Чуманов - Уравнение Бернулли

И даже ложились в потемках, притом под одеяло. Тут, пожалуй, вышел перебор, ибо следовало Рите кое-что принципиально важное проконтролировать, но дело было уже не только в упрямстве, вредности и некоей остаточной застенчивости, а в том, что сама Рита не очень хорошо к своему телу относилась и считала, что хвастать ей нечем: грудь маловата, бедра широковаты, ноги коротковаты…

Так Рита в «преклонном» по меркам даже той закатной эпохи возрасте рассталась наконец с опостылевшей, связывавшей по рукам и ногам невинностью. В ходе довольно болезненного процесса она, несмотря на свои же слова, все-таки старалась посильно использовать видеоурок, а также соответствовать некоему стереотипу, выработавшемуся в ходе многочисленных девчачьих разговоров «про это», отчего ее бывалый партнер, лишь закончив вспашку целины, сообразил, с кем он только что имел дело.

— Ты, мать, что ли, целка была?! — сильно изумился он, не успев даже перевести дух.

— А спрашивать об этом — обязательно?

— Наверное, не обязательно… Но почему не предупредила?

— Надеялась, что не заметишь. Извини.

— Вот дура!

— Вероятно…

— Но мне говорили, что ты уже давно… И сейчас вела себя, будто опытная…

— Сказала же — извини! И отстань уже. Какая тебе разница, разве ты в чем-то пострадал?

— Нет, конечно, однако…

— Все. Не говори больше ничего. Пожалуйста. Да и вообще — мне домой пора.

И как сдуло новоявленную женщину с постели. С ходу прыгнула в джинсы, водолазку махом натянула — после случившегося почему-то еще невыносимей было не только показывать кому-то тело свое, но и самой видеть его — потом уж вспомнила об исподнем, рассовала его по карманам, не забыв все же проверить, чтоб ни одна веревочка наружу не торчала…

— Да не спеши ты как на пожар, отвезу ведь! — преодолел-таки замешательство всегда невозмутимый Фридрих.

— Спасибочки, сама добегу!

— Я и пешком могу тебя проводить, если на то пошло!

— Сказала же — одна!

Впрочем, самой ей, конечно, было бы нипочем не выбраться из лабиринта большого, почти незнакомого дома, не отпереть все замки и запоры. Так что парню все равно пришлось что-то, не разбирая, набросить на себя и сопроводить девушку — «бывшую девушку», непременно уточнили бы в предыдущую эпоху, но давно уже эти вещи никто не уточняет, — до хитроумно запиравшейся калитки, всю дорогу зачем-то продолжая уговаривать не пороть горячку и завершить вечер цивилизованно. Будто еще не добился своего.

Но все было тщетно. Рита, как говорится, растаяла в ночи, уклонившись даже от прощального поцелуя, заведомо, впрочем, ничего не значащего. И Фридрих, пожав плечами, вернулся в дом. А что ему оставалось, будь даже — предположим только на мгновение — у него наисерьезнейшие намерения? Ничего. Поскольку не каждый день человек невинность теряет — побыть после этого некоторое время наедине с собой, осмыслить случившееся, решить, как жить дальше в изменившейся реальности, — вполне естественное желание, препятствовать которому, значит, проявлять либо бестактность, либо бесчувствие, либо творить намеренное зло.

Так что Рита, чуть не весь путь преодолев бегом, словно она от себя убегала в самом буквальном смысле, вполне успела встретить Новый год с родителями, чего им вовсе не обещала, отправляясь якобы вместе с давним приятелем Женей на очередную пирушку одноклассников.

Она изобразила, будто нарочно устроила предкам приятный сюрприз, будто планировала его давно, а не так, с бухты-барахты примчалась. Они тоже сделали вид, будто совсем наивные и верят ее примитивному вранью, а сами же, скорей всего, подумали, что у дочери со старым и примелькавшимся ухажером вышла очередная ссора. Ну, и ладно, может, оно и к лучшему, поскольку этот безобидный и положительный парнишка явно не пара их дочери, умнице и красавице.

И семья весело, хотя и несколько натужно, встретила праздник. Потом родители пошли спать, а Рита из принципа маялась до утра перед телевизором, хотя по всем двум каналам шла редкостная муть — попса голосила, да юмористы над глупой Родиной глумились, не зная еще, что довольно скоро многим из них станет неловко это дело продолжать, а все равно придется, потому что иначе — смерть. Ну, смерть не смерть, а чувствительные неудобства.

Перед телевизором девушка и уснула. А проснувшись, сразу вспомнила Фридриха. «Козел», — такая вот незатейливая мысль пришла первой в прелестную, как говорится, головку. Где ж Рите было предугадать, что первого своего мужчину ей предстоит вспоминать еще много-много раз и мысли при этом будут куда сложней и неоднозначней, чем эта первая.