Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

— Будем надеяться. — Клей обтер лоб, хотя в комнате уже не было жарко. Кто-то открыл высокие, до пола, окна, и по комнате заструился прохладный, пахнущий дождем воздух. Питер напряг слух, пытаясь услышать гром, но грома не было. Гроза прошла, пела какая-то птица, ее резкий голос не забивал даже Гарольд Гриффитс, громко певший «Жили однажды четыре Мэри». Гарольд знал на память сотни песен и готов был петь их все своим драматическим, хотя и слегка гнусавым тенором.

— Перед отъездом он открыл телестудию в Вашингтоне. Телевидение!Все-таки он неподражаем. Он говорит, что года через два мы сможем не только слышать, но и видеть новости.

— Уверен, ему невтерпеж. — Сенатор печально покачал головой. — Представьте себе: видетьего изо дня в день! Хватит с нас слышать его, его ужасный покровительственный тон. Почему я его на дух не выношу?

— Потому что он президент. — Со стороны Дианы такая откровенность прозвучала неожиданно.

Сенатор посмотрел на дочь с уважением.

— Хочу надеяться, что ты ошибаешься, хотя, возможно, права. Я никогда не любил президентов. Должно быть, потому, что слишком хорошо знал их всех. К тому же мы естественные антагонисты — сенат и Белый дом.

Клей проворно кивнул: видимо, этот аргумент был ему хорошо знаком.

— И еще, я только что услышал по радио…

— Услышал где? — Питер насторожился.

— По радио. Президент собирается назначить…

— По какому радио?

Фиалковые глаза Клея расширились от такой настырности.

— По радио в библиотеке твоего отца. — Он рассказал сенатору об услышанном, и Питера заворожила наглость, с какой лгал Клей. В библиотеке нет радио. Внизу тоже нет радио. Радио есть в раздевалке. Питер в упор глядел на Клея: с золотистых кудрей того сорвалась дождевая капля и, точно капелька пота, покатилась совсем рядом с ухом вниз к подбородку; даже шальная природа нашла способ взять Клея под защиту. Тот вдруг скрестил ноги, и Питер подумал про себя, натянуты ли, как полагается, его носки.

Клей и сенатор заговорили о делах на завтра, и Питер, торжествуя победу, подошел к Инид, стоявшей у рояля. Безграничный репертуар Гарольда Гриффитса довел наконец гостей до изнеможения. Собравшись вместе как исполнители и обнаружив, что их эксплуатируют как аудиторию, гости разбрелись кто куда, кроме Инид, которая, казалось, и в самом деле наслаждалась пением Гриффитса. Она облокотилась о рояль, ярко выделяясь в своем желтом платье на фоне темного дерева.

— Развлекаешься? — с нежной издевкой спросила она брата. — Доливал виски в кока-колу?

— Разумеется, и пьян в дымину. — Он взял мягкий, дружелюбный тон. — Вот только одного не понимаю…

— А все остальное понимаешь? Ладно, тихо. Гарольд, спой ту французскую рыбацкую песню. Как же она называется?

Гарольд ответил и запел в миноре средневековую песню с припевом "Mais sont-ils morts?" [7] «Разве они умерли?» (фр.)

— Одного не понимаю… — Однако его подчеркнуто мягкий, дружелюбный голос не шел ни в какое сравнение с пением Гарольда.

— Питер, заткнись и слушай! — Ее насупленные брови внушали почти такой же страх, как злой взгляд их отца.

— А я говорю о том, — голос Питера звучал твердо и внятно, — что не понимаю, почему Клей не снял ботинок, когда вы лежали с ним на резиновом матраце в раздевалке?

Инид повернулась и посмотрела на него в упор ничего не выражающим взглядом. Это было невыносимо. Он выбежал из гостиной, слова "Mais sont-ils morts" звенели в его ушах.

Укрывшись в своей комнате, он запер дверь, замер на мгновение одеревенелый, охватив руками голову, словно пытаясь удержать кровь, готовую хлынуть из вздутых вен. И даже в муке своей он все же не утратил способность с холодным любопытством спрашивать себя, почему он чувствует себя так, как будто его предали.

Из окна ванной Джеймс Бэрден Дэй смотрел на зелень Рок-крик-парка, уже с утра подернутого дымкой жары. В доме, к счастью, было прохладно. Сложенный из прочного серого камня дом отвечал всем его требованиям. Стены, которые выстоят столетия, комнаты с высокими потолками, высокие окна с видом в сад. Он не мог назвать себя богатым человеком, но никогда не сожалел о своем решении выстроить дом, который, так или иначе, спас его от гибели во время Великой депрессии. Единственно из желания выстроить себе просторный дом он сбыл с рук биржевые акции и вложил вырученные деньги в камень, раствор, дерево, шифер, стекло — словом, создал нечто прекрасное, что будет жить вечно, вопреки возросшим недавно процентам по закладной. Мысль о деньгах заставила его нахмуриться, рука дрогнула, бритва сделала надрез на подбородке, и кровь окрасила белую мыльную пену.