Адольф Мушг - Счастье Зуттера

Много поездившая по миру Руфь никогда не была в Греции, о которой она мечтала с ранней юности. Чем старше она становилась, тем труднее ей было смириться с мыслью, что придется делить эту ее Грецию с группой туристов. Греция осталась архипелагом, который она никогда не видела, а потому была безмятежным континентом ее души. Она брала с собой в Энгадин не сказки, а описания путешествий, начиная с «Одиссеи» и снова и снова возвращаясь в ее «коричневую ночь» и «отливающий эмалью» поток — под ним она понимала нечто такое же сказочное, как и под словом «Континенталь», которое встретилось ей однажды в детстве на рекламе резиновой подошвы в мастерской сапожника. Энгадин остался для нее «Континен-талем», т. е. долиной («таль») неведомых «Контин», Грецию она знала почти так же мало, точнее, никогда не видела. Но она была известна ей по описанию ее Маленького принца, описание это Зуттер прихватил с собой и собирался его перечитать:

То, что живет в этом воздухе, живет по-настоящему: без надежды, без тоски, без величия; оно просто живет. «Жить на свету», в этом все дело. Выйти из этого света, стать тенью — вот что было самое страшное, самое безутешное… Отсюда, с холма, я вижу вдали на склоне несколько коз. Вижу, как они карабкаются по уступам, как поднимают головы, все это происходит на самом деле и в то же время как бы нарисовано искусным художником… Крутая вершина, несколько пиний — небольшое пшеничное поле — дерево, оплетшее своими корнями растрескавшийся обломок скалы — цистерна, вечнозеленый куст, цветок: …на этом свету быть наедине с собой не равнозначно одиночеству… на этом свету чувствуешь себя удивительно обособленным — но не покинутым, как не чувствовали себя покинутыми боги, когда они появлялись в каком-нибудь месте или летели по воздуху. А здесь все существа — боги. Эта пиния, прекрасная, словно изваянная Фидием колонна, — богиня. Эти весенние цветы на луговом склоне, что испускают аромат и излучают сияние, — о них говорили, и говорили справедливо: они стоят здесь, как маленькие боги.

Этих маленьких богов, подумал Зуттер, в тот последний сентябрь ее жизни она уже не застала в полном цветении, она увидела только их совсем не ярких последышей. Но, видимо, это было то, что ей как раз подходило. Высшего блаженства она избегала не только в пространстве, но и во времени. Весна в Энгадине — это для нее было бы слишком, как и Греция. Даже для садика в «Шмелях» она выбрала не вовремя зацветавшую японскую сливу, нам пришлось посадить ее на место вишни, обильно покрывавшейся весной белым цветом.

Но горная долина дарила и такие дни, когда она была в замешательстве, однако свою таинственную связь со светом не утрачивала. Только свет тогда становился иным, лишенным блеска; озера, казалось, заливал нежный, прохладный свет северного солнца, скудный свет царства теней. В такую пору Энгадин становился для Руфи «норвежским», и она, похоже, любила его еще больше. В сумеречности этих дней не было охлаждения. Мотылек, что порхал на ее глазах в воздухе в ясные дни, улетал в «светлую ночь», которую она любила еще больше. А пыльца на его крылышках, блестевшая в свете погожих вечеров, превращалась в пепел просыпающейся преисподней. В одну из таких «светлых ночей», когда горы Верхнего Энгадина обступили ее, словно отары циклопических овец, она нашла смерть в воде, этом фосфоресцирующем зеркале ее погасшего эфира.

Когда дрожки, сделав большой разворот, тяжело преодолевали короткий подъем, Зуттер испуганно вздрогнул. Но напугавший его скрип исходил не от колес, а от скамейки, на которой, откинувшись назад, сидел человек и хрипел, сотрясаемый судорогами; лицо его было закрыто газетой.

— Стоп! — крикнул Зуттер кучеру.

Человек на скамейке опустил газету. Глаза его были полны слез, но теперь они широко раскрылись, и смех, только что сотрясавший его, постепенно затих.

— Эзе! — закричал он.

Это был Йорг фон Бальмоос, художник, он постарел, но нос его остался таким же вздернутым, а узко посаженные глаза смотрели по-обезьяньи живо. На нем была кожаная куртка поверх элегантного прогулочного костюма.

Дрожки остановились, кучер на козлах повернулся в их сторону.

— Я думал, тебе нужна помощь, — сказал Зуттер.

— Как всегда, Эзе, — засмеялся художник, — от тебя — всегда. Можно я прокачусь вместе с тобой?

Он не стал дожидаться ответа, хотя Зуттеру очень хотелось отказать: ему казалось, что над ним зло подшучивают. Но до «Вальдхауса» было уже недалеко.