Когда в полутемном коридоре он закрыл на ключ комнату и подошел к лестничной клетке, на него пахнуло таким амбре, что и словами не выразить, — запах поднимался из глубины ни разу не проветриваемого детства.
33
У крайней стойки сидел всего один человек. Вероятно, он был моложе, чем выглядел: высокий лоб с залысинами, пульсирующая вена на виске, тонкие губы и большие синие глаза, слегка остекленевшие. Он сидел, склонившись над стаканом красного вина и отведя лицо чуть в сторону, смотрел на Зуттера и что-то бормотал про себя. Время от времени он повышал голос, тогда взгляд его становился осмысленнее.
— Цетт, — сказал он. — Цетт. Ты понимаешь? Цетт.
Зуттер с удовольствием отошел бы от стойки, да пожалел уже заказанное виски, и потом, даже уйди он к отдаленному столику, этот человек вполне мог последовать за ним. Кругом были сплошь свободные столы, накрытые будто специально для угощения стариков: на каждом кучка бисквитов в упаковке, медовые лепешки и чипсы. Гостиная производила убогое впечатление пустующей днем ночлежки или зала ожидания где-нибудь в Белоруссии. Чуть более светский вид был возле бара. Зеркальная стена, в которой отражалось мертвое пространство, была украшена своего рода деколлажем — изображениями танцующей танго пары, которая, слившись воедино, исчезала в коричневатой пелене. Несколько рядов бутылок с разноцветными этикетками готовы были удовлетворить жизненную потребность в приключениях. Осветительные приборы представляли собой выпотрошенных и высушенных шаровидных рыб, чья пергаментная кожа придавала свету грязновато-желтый оттенок. Рядом был вход в подвал, над ним надпись APACHE TRAIL [47] След апачей (англ.).
. Неоновые трубки без света казались хрупкими. По телевизору, висевшему в слегка наклоненном положении в углу, трепыхались какие-то остатки жизни, и Зуттер узнал Game Show, которую Кинасты несколько дней назад прервали в честь его визита. Здесь передача шла почти беззвучно, только для пожилой красотки, которая вручила Зуттеру ключи от его комнаты и снова устроилась за стойкой бара. Казалось, она не слышала то, за чем следила неподвижным взглядом, что, как заметил Зуттер, было следствием какого-то недуга: одна сторона ее лица за толстым слоем косметики была парализована. Значит, когда дама кривила губы, вручая ему ключи, это отнюдь не было выражением неуважения. Она снова сидела, погрузившись в свой немой фильм, озвученный восклицаниями, долетавшими с другого конца бара.
Восклицания, обращенные ко всем и ни к кому, вертелись вокруг все того же Цетта, и Зуттер смог понять, что речь идет не об отдельном человеке, а о команде и о постигшей ее катастрофе. Во всяком случае, у сидевшего за стаканом красного вина это слово вызывало участие, жалобы и обвинения. Нетвердым голосом он требовал сердечного отношения к своему Цетту и объяснял, что Цетт такого отношения недостоин. Похоже, этот Цетт постоянно обманывал ожидания своих болельщиков и тем не менее оставался в центре их интересов. Мужчина проклинал Цетта, считал его пропащим и никак не мог смириться со своей утратой.
Против воли и Зуттер стал проявлять интерес к Цетту, этому странному полупьяному существу, которое, судя по всему, попало в такой переплет, что даже самый верный его болельщик впал в безумие и никак от этого безумия не мог избавиться. По отдельным выражениям — первый период, третий период, штрафные минуты, красная и синяя линии — Зуттер заключил, что речь идет о хоккейной команде. Распутать клубок, ухватившись за эту ниточку, он еще не мог, но трагическая суть дела стала проясняться.
Собственно, Цетта больше не было. Он еще существовал, но с прежним Цеттом уже не имел ничего общего. Мужчина у стойки лихорадочно болел за Цетта, но с ужасающей регулярностью излечивался от своей болезни. Ибо Цетт проигрывал, вот и сейчас он проиграл в очередной раз. Еще за несколько секунд до финального свистка все выглядело совсем по-другому, сначала казалось, что близка победа, потом — что будет справедливая ничья. Решающий гол в ворота команды Цетта был забит практически с финальным свистком, незаслуженно, так как в последние минуты он отдавал игре все силы и совсем замотал противника. Цетт был в миллиметре от победы, имел четыре, пять, шесть стопроцентных шансов забить, но все эти шансы один за другим проморгал, профукал, профинтил, пустил по ветру. Так играя, нельзя рассчитывать на победу, особенно теперь, в холодном и расчетливом хоккейном бизнесе. В конечном счете произошло то, что и должно было произойти: Цетт проиграл. Сел в лужу. Продул. Какой толк в замечательных пассах, а пассы у него все еще были поразительнейшие, просто удивительно, что он не забил, когда противник совсем запутался, но Цетт все же умудрился не забить в пустые ворота, когда он легко, как во сне, пробился к этим воротам, вот именно, как во сне. А в результате — пшик. Опять в списке проигравших.
Читать дальше