Адольф Мушг - Счастье Зуттера

— Из безвременников осенних. Сохранилось.

— В нем старая госпожа Ронер и уснула вечным сном. Однажды вечером, придя на дежурство, я нашла ее мертвой. Ей была дарована легкая смерть. Руфь тогда была в отъезде, кажется в Индии. Она не любила, когда ее беспокоили во время путешествий. Надо же, кресло все еще у вас! Оно досталось Руфи в наследство от матери, ее мать была бельгийка, из Брюгге. Мне тоже достался один стул.

— Вы, значит, знали Руфь, — проговорил Зуттер.

— Руфь была женщина большой души, хотя и не показывала этого. Если она выйдет когда-нибудь замуж, думала я, то непременно за человека знатного рода, с частицей «фон» перед фамилией. Но, по правде говоря, я не верила, что это случится. Ее окружали только подруги. Это был человек большой выдержки.

— Фрау Кинаст, вы говорите, что звонили мне. В какое время?

— По ночам, но не очень поздно. Я проходила мимо вашего дома, чтобы узнать, когда вы выключаете свет. Мне не хотелось вас беспокоить.

— Вы звонили в двадцать три часа семнадцать минут.

— Каждый раз, когда засыпал мой муж. Знаете, он ведет размеренный образ жизни. Но я звонила не каждую ночь. Я чувствовала, дома вы или нет. Иногда — она снова понизила голос до шепота, — мой муж вдруг просыпался, тогда я не могла.

— Послушайте, фрау Кинаст, если это были вы, то звонили вы ровно в двадцать три часа семнадцать минут, секунда в секунду. И вы точно знали, где я нахожусь.

— Это у меня дар такой. Уже в детстве меня вела какая-то сила. Мой ангел, — прошептала она.

Зуттера бросило в дрожь. Странность разговора пробирала его до мозга костей. Он стоял со старой женщиной в углу лестничной площадки, пахнувшей свежей мастикой, и разговаривал вполголоса, наклонившись к ней, так как она была маленького роста; чтобы разобрать ее слова, ему приходилось напрягать слух. Он сделал шаг назад.

— Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я делала это ради вашей жены. Желала спокойной ночи, чтобы напомнить о Руфи и немножко утешить вас. Руфь жива, — уверенно сказала она.

Зуттера знобило все сильнее. Он хотел сказать, что все это чудовищно. Но только проговорил:

— Очень мило с вашей стороны.

— Вы, наверно, терялись в догадках? — на губах фрау Кинаст появилось хитроватое выражение.

— Да уж, пришлось поломать себе голову, — хрипло произнес Зуттер.

— А вы заметили, что я помнила о вашем дне рождения? в голосе ее звучало лукавство. — И подала всего два сигнала.

— Ага, фрау Кинаст. Нет, я совсем забыл о своем дне рождения.

— А вот это плохо. Мы появляемся на свет только один раз.

— Это ваш ангел подсказал вам, что в меня будут стрелять?

Она удовлетворенно улыбнулась.

— То, что я оказалась там в нужное время, вряд ли было случайностью. Всех нас ведет таинственная сила.

— Кто же в меня стрелял? Что думает об этом ваш ангел?

— Недобрых людей он мне не показывает, — ответила она. — Он не из самых могущественных. Не из тех, что сидят на тронах и правят миром.

Зуттер не отводил взгляда от вечнозеленого синтетического дерева.

— Вы читали «Субито»? — лукаво спросила она. — Журналист хотел знать: «Существует ли связь между судебным репортером Г. и супружеской четой К.?»

— Фрау Кинаст, не затруднит ли вас позвонить мне сегодня, в обычное время?

— Такие вещи не повторяются. С этим не шутят. Потому-то я и не звонила вам больше, когда вы вернулись из больницы. В этом уже не было необходимости. А сейчас простите меня, а то мой Франц начнет беспокоиться.

— А как же фотографии?

Она приложила палец к губам.

— Их проявят только завтра. Ничего, он подождет. У него есть его марки.

Она протянула ему свою костлявую руку и быстро отдернула ее. Потом легко преодолела один пролет, остановилась на повороте и махнула рукой.

— Передавайте привет горам. Ведь мы тоже там бывали, и не раз. В Браунвальде. Тишина, господин Гигакс. Тишина! В ней все дело.

В ответ он нерешительно поднял руку. Она подпрыгнула и исчезла.

«Такими вещами не шутят, — сказал он про себя, — они никогда больше не повторятся».

Сказать, что он радуется поездке в Сильс, было бы не совсем верно.

«Нынче славный день для смерти». Руфь научилась этому утреннему приветствию индейского племени могавков в группе самопознания. Индейцы, как дети природы, ни о чем таком при этом не думали. Но мы, всегда думавшие слишком много, не могли не научиться что-то чувствовать, произнося эту фразу. «Как будто главной проблемой этих людей было многомыслие, — говорила Руфь. — Представь себе, Зуттер: переношенные дети, которые с нетерпением ждут, когда их перепеленают и накормят. Когда можно будет закричать впервые после рождения или с плачем пожаловаться на своих глупых матерей. И я со своим раком. Нынче славный день для смерти. Не для того явилась я на этот свет. С этими людьми мне не хотелось бы даже умереть. Охотнее всего я задушила бы кого-нибудь из них».