Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

Лежа на спине, Порошков закатил глаза и приготовился умирать.

Но не умирал и не умирал.

— Что за черт? — поиграл Порошков все той же студенческой фистулой. — Что, говорю я, за черт?

Тут черт свою морду меж ножек намертво закрепленного стула и выставил.

Был это даже не черт, чертенок: ничтожный, жалкий, мокрый. Из примечательных особенностей была у черта только олимпийская перевязь, перекинутая от плеча до паха, да короткая кочерга в запекшихся бугорках и загогулинах.

На перевязи прилежным ученическим почерком было выведено:

Трифон поставил стопарь на какую-то приступку. Он уже хотел было выразиться в том смысле, что мельницу не зря в народе прозвали чертовой…

— А холодная водица нынче в Рыкуше, — опередил Трифона чертенок и еще сильней съежился, а мельница — та, наоборот, заходила ходуном.

— Останови, останови, чертяка!

— Не в силах я! Не я включал — не мне выключать. Наука ваша блядская далеко шагнула… Ох и нагорит мне!

— Кончай выламываться! Останови, анчутка!

— Да что я могу! Я к вам за рецептом прибыл… У нас про такую отраву уже лет триста слыхом не слыхали.

— Не паясничай! Останови, блин…

— Да ей-ей, не могу. Возможности такой не имею. Чистый эфир нас, чертей, под корень изводит. Вроде как спиртом с ног до головы окатит — и ничтожит, и рвет! Мир ваш с эфиром стал плотней соединяться — тьмы и поубавилось. А как без тьмы? Солнце-то небось быстро всем вам глазки повыпечет! А эфир — он что? Был — и нету его. И никакого от него достатку, никакой прибыли! Уж вы мне поверьте, пустое дело с эфиром на земле затевается! Это, господа ученые, все ваши штучки. Хуже чертей вы! Особенно этот вот, Порошок. У него и спирт особый. Как бы сказать… эфиристый! Хорошо отравили его, подлюгу.

Верчение мельницы тем временем приобрело ровный, даже успокоительный характер.

«Спирту я, что ли, перебрал?» — задумался Трифон.

«Уи, месье, уи! Спирту, спиртяги!» — будто бы даже улыбнулся Трифону давным-давно отравленный, но сейчас отнюдь не синий и не расхристанный, а весело на стуле — нога за ногу — сидящий Рене Декарт.

Трифон сжал вертящуюся голову предплечьями.

Тут вскинулась меланхоличка Лиза.

— Не получилось, Триша, тебя травануть…

Трифон отнял предплечья от головы, глянул на приступку, силясь понять, из чего пил.

На приступке стоял поданный Лизой и даже не надпитый стопарь. А пил Трифон, оказывается, из порошковского пузыря: прямо оттуда спиртяги наглотался!

— Ну и придурок ты, Петрович, — проговорил тихонько, успокаивая сам себя, Трифон.

— Не получилось… — опять затянула свое Лиза, — ну так я сама выпью.

— Лизка, брось! Мы же договорились! Не пей… — вымазанный хуже черта Пенкрат кинулся к Лизе.

Но та задумчивыми глотками и с улыбкой малахольной свой джин уже пила…

На Лизу отрава подействовала быстрее, чем даже на лежащего Порошкова. Ее шатнуло, потом резко скрючило. Но Лиза не упала, а, шатаясь, пошла к небольшому с облупившейся амальгамой зеркальцу, висевшему на стене, перед которым года три назад еще брился ученый Порошков.

— Так это ты, Пенкрашка, ее ко мне подослал?

— Я. А то кто ж? Но только не ее к тебе, а тебя к ней. Как мысли твои дурацкие было изловить? Как тетрадочки, не торопясь, просмотреть?

Пенкрат выхватил из-за пазухи и встряхнул в воздухе Трифоновой ученической тетрадью.

— Отдай, козлина!

— Это ты козел, Усыня! И Порошок твой козел! Ты думал, никто не узнает, куда вы роскосмосовские денежки вбухиваете? Думал, весь этот бред с мельницей ветров достоянием общественности не станет?

— А ты у нас теперь обществоведом, я вижу, стал. Может, в Архнадзор или в партию какую вступил?

— Да, я вступил! И партия меня поддержит. Партия выведет тебя на чистую воду!

Крик Лизы прервал спор ученых.

— Мать моя… была женщина… — чертенок сунулся было опять под стул. Но потом передумал.

Отрава подействовала на Лизку странным образом.

Даже сзади, со спины было видно: она на глазах стареет! Спина горбится, кисти рук грубеют, краснеют, покрываются, как у прачки, цыпками, ноги начинают искривляться, подламываться…

Обернувшись, Лиза хотела что-то грозное крикнуть.

Лучше б она не оборачивалась!

Иссеченное черными глубочайшими прорезями лицо, расквашенный нос, порванные малярией губы — напугали мужчин хуже черта.

Трифон и Пенкрат, как по команде, отвернулись. Лиза кинулась лицом в стол, завыла. Чертенок с кочергой подошел к ней, наклонился, снизу и сбоку заглянул в лицо, причмокнул языком: